Скоро полночь. Том 1. Африка грёз и действительности

— Откуда мне знать, кто, что, откуда и зачем возит? — резонно возразил Белли. — Я не купец, военный человек. Но мы как-то отвлеклись от основной темы. Капитуляцию вашу я принимаю. — Сказано было жестко, хотя до этого вроде темы этой не касались еще. Генерал внутренне напрягся, но промолчал, ожидая продолжения. — Ненужные жертвы нам, само собой, ни к чему. Если с вашей стороны не последует бессмысленно-агрессивных выходок, все обойдется гладко. Весь ваш караван в сопровождении одного или двух моих крейсеров немедленно направится к южной оконечности Мадагаскара. Там ваши транспорты будут лишены возможности дальнейшего передвижения, а люди сойдут на берег. Мальгаши довольно гостеприимный народ, и климат на острове благоприятный. Проживете, пока французы не придумают, что с вами дальше делать. Я вам оставлю, для самообороны, по одной винтовке на пять человек и по сотне патронов на ствол. Также — все личные вещи, продовольствие и фураж для лошадей. Офицерам — личное огнестрельное и холодное оружие. Остальное будет конфисковано или уничтожено. Вот все, что я могу вам предложить. Устраивает?

По всем понятиям, предложение было сверхгуманное. Но и абсурдное, при здравом рассмотрении. Чего это ради крейсера, захватившие великолепный приз, не ведут его в свой порт, чтобы трофейным оружием пополнить свои арсеналы, а видом многотысячных колонн пленных — укрепить боевой дух населения и унизить противника? Так просто не бывает!

Генерал это понимал, но сразу же задумался и о другом. Что будет лично с ним, когда война закончится и он вернется в Англию? Как объяснить необъяснимый гуманизм противника? Немедленно встанет вопрос — чем заплатил за него генерал? И вряд ли слова присутствующих здесь же полковника и лейтенанта будут иметь какой-то вес по сравнению с диким воем, который поднимется в парламенте и прессе.

Кстати, генералу не понравилось, с какими холодными, безразличными лицами сидят за столом его помощники. Едят понемногу, подносят к губам рюмки, но очень сдержанно. Как будто чего-то ждут. Или — запоминают происходящее, чтобы потом подробно записать. Вот! Записать…

Литтлтон был по-настоящему боевым офицером. Воевал в Афганистане на линии Дюранда, с пуштунами в «зоне племен», в Белуджистане отчаянно рубился в кавалерийских стычках с сумасшедшими дервишами. В те времена, естественно, о таких вещах, как «психологическая реабилитация», никто и понятия не имел, но человек остается человеком, и если с психикой не все в порядке, то процесс потихоньку прогрессирует. Отсюда и бессмысленный садизм на поле боя и вокруг, и алкоголизм, в который храбрые бритты впадали куда успешнее русских, и волны самоубийств среди вполне успешных, казалось бы, людей.

И вот сейчас, когда, как казалось Белли, нужные слова были сказаны, осталось только воплотить их в какое-то подобие соглашения, пусть даже поначалу устного, у генерала «сорвало крышу», как часто говаривали те же «старшие братья».

Был бы он японцем — Владимир бы понял. А тут — культурный, цивилизованный, достаточно сдержанный европеец, никаких патологических акцентуаций не проявлявший, вдруг вскочил с налившимся кровью лицом.

Изрыгая страшную (по его мнению) брань, а с русской точки зрения — жалкое вяканье, Литтлтон бросился на Белли, вытянув вперед руки, с явным намерением вцепиться капитану в горло.

«И геройски погибнуть», — мелькнула мысль у Владимира, сразу понявшего, что случилось с генералом. Надо было бы его, правда, взять под стражу на борту парохода и сразу говорить, как с военнопленным. А тут — сшибка между положением реальным и воображаемым.

Александр Иванович своих подопечных, какая бы роль и должность им потом ни предназначалась, практике рукопашного боя и иным методикам защиты и нападения учил крепко. Белли в этом имел возможность убедиться. Сам прошел, еще гардемарином, полный курс жестокой муштры в батальоне Басманова. Даже жена Шульгина, как и прочие «сестры» «Братства», и на фехтовальной дорожке, и на татами, и на штурмполосе не пользовалась никакими послаблениями. Скорее — наоборот.

Владимир, даже не поднимаясь с кресла, схватил генерала за кавалерийские бриджи и, используя энергию его порыва, немного добавил ускорения. То есть — перебросил через себя, в тот угол салона, где генерала у самой палубы подхватили вестовые. Не позволив ему претерпеть ни малейшего физического ущерба. О нравственном — говорить не будем.

Единственным яростным взглядом (так его восприняли полковник с лейтенантом) Белли заставил их остаться на своих местах. На самом деле никакой ярости он не испытывал, и подобная форма проявления чувств была чужда ему с детства. Еще в корпусе умные воспитатели писали в ежегодных аттестациях: «Гардемарин Белли, при всей мягкости своего характера, умеет внушать к себе уважение, отнюдь не прибегая к физической силе и званию фельдфебеля старшей роты».

Литтлтона подвели к его креслу, по пути заботливо оправив пришедшую в некоторый беспорядок форму.