Скоро полночь. Том 1. Африка грёз и действительности

— Что у себя жил, как король на именинах, что у нас на всем готовом. Воевать — это легко. Даже очень легко. Но нормальной жизни, где от тебя почти ничего не зависит, и со всеми твоими талантами финансовый рубеж — две сотни рублей (советских), ты не захватил. Хочешь больше — или в воры иди, или на такую работу… На рыболовном траулере за полгода без захода в порты на «Жигули» заработаешь. Если выживешь. Или крыша не съедет. Видал я ребят, что те самые пять тысяч, сойдя на берег в Мурма́нске, за неделю прогуливали — и опять в море. А потом глядишь, принял заначенную бутылку спирта — и за борт. Чтобы не мучиться. С тобой так, как я, никто из наших не разговаривал? — И сам себе ответил: — Конечно. Андрей, Сашка — они на мелочи не размениваются. Сами несгибаемы, как перекаленная сталь, и других за таких же держат…

— Разве ты — не такой? — спросил Игорь.

Странно, но подобных разговоров раньше им вести не приходилось. Слишком много было других тем.

— Может быть — гораздо хуже, — усмехнулся Воронцов. — Про самое начало нашей истории ты, конечно, мало что знаешь. Всякое там случалось, пока не притерлись, по причине отсутствия более разумных вариантов. Но это — наше внутреннее дело. Если тебя сейчас вельтшмерц[58] охватила — выбор небольшой. Наплевать ей, тоске то есть, в самую душу и жить дальше. Или — домой сваливать. В пятьдесят шестой. Там ведь лучше?

Ростокин непроизвольно поморщился.

— Ну да, кажется, соображаю. Там вас с Аллой тюрьма ждет?[59] Много дадут, по вашим законам?

— Ей — лет пять, — после паузы неохотно ответил Игорь. — Мне могут и десятку впаять. Если не сумеем оправдаться…

— Ничего. Отсидишь — выйдешь другим человеком, — с интонацией Папанова сказал Воронцов. Этого фильма[60] Ростокин не видел. — А тюрьмы у вас хоть хорошие?

— Зачем ты так, Дмитрий Сергеевич?

— Чтобы привести тебя в меридиан, как у нас, у штурмано́в говорят. Сравни то, что есть, и то, что может быть, — глядишь, полегчает. Только на спиртное по этому случаю налегать не советую. Нормальный человек пьет с устатку или для развлечения. А тоску водкой заливать — последнее дело…

— Много в этом деле понимаешь? — чтобы слегка самоутвердиться, спросил Игорь.

— А то! Мы в самые для меня поганые времена, с семьдесят четвертого начиная, со стармехом, у которого весь спирт был в распоряжении, в такую игру играли — кто лучше повод для выпивки придумает. Просто так — это уже алкоголизм. Я, допустим, поднимаю стакан за того израильского придурка, что неправильно на мине взрыватель установил, и она не у нас под килем рванула, а на сотню метров позже. Он соглашается, второй наливает — за мастеров судостроительного завода, подшипники которых без масла, на сухом трении проработали, сколько надо, чтобы нам до базы дотащиться… Естественно, употребляли не в ущерб службе и техническому состоянию корабля. Но тебе это знать как бы и ни к чему. Дела давно минувших дней…

Ростокину показалось, что несгибаемый адмирал тоже слегка загрустил.

— Смотри лучше сюда, — Воронцов показал на экран симулятора. — Вот картинка грядущего сражения, планируемая Балфуром, исходя из наших разведданных, а вот — то, что он должен предпринять, с точки зрения компьютера, смоделировавшего его личность по доступным источникам. Необходимую информацию Сильвия с Алексеем подкинули. Они там в Лондоне даром хлеб не жуют.

— То есть получается, — сказал Игорь, всматриваясь в изображенные разными цветами схемы, — что адмирал сейчас как бы действует вопреки собственным глубинным желаниям и определяющим их принципам?

— Приблизительно. Это — не такой уж редкий случай. В военной истории, вообще в психологии. Сшибка разнонаправленных, но ценностно равновеликих побуждений. Эмоционально, гормонально некая особа тебя возбуждает и влечет до умопомрачения. «Я душу дьяволу продам за ночь с тобой», — выражаясь классическим штилем. Разум же, или его остатки, изо всех сил предупреждает о губительности столь невыгодной сделки. И тут каждый поступает… В зависимости от чего? — тоном экзаменатора спросил Воронцов.

— Я, Дмитрий Сергеевич, психологию тоже изучал, и в мое время, смею заметить, она разработана куда глубже, чем в ваше, — с некоторым вызовом ответил Ростокин.

— Это ты брось. Книжек у вас больше написано и диссертаций защищено. А так… Ни один ваш и наш профессор Сократа, Конфуция или Экклезиаста ни на йоту не превзошел. Да зачем далеко ходить — тот же Новиков, впервые к вам попав, и тебя психологически просчитал и переиграл, и вашего Суздалева. Сан-Франциско помнишь? И где ваши «глубокие разработки»?

— Ну, это ты не равняй! Здесь совсем другие факторы и способности…

— Тогда в чем смысл высоких теорий? «Что было, то и будет, и ничего нет нового под солнцем». Екклезиаст, прошу заметить. Строители Нотр-Дам, Кельнского собора, да тех же и пирамид МИСИ и МАРХИ[61] не кончали, а по сей день их выпускников в тупик своими решениями ставят…