Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло

— Всего лишь о том, что друг наш Саша с подачи Замка не связь с Гиперсетью отключил (нет, это тоже), а, грубо говоря, графитовые стержни из реактора повыдергивал. Мы об этом, кажется, уже пробовали рассуждать, но несколько не в том ключе. Хороша там эта система была или плоха, не сильно важно. Но она была и кое-какой порядок нашего личного мироздания обеспечивала. Теперь, как выражаются в нашем родном мире двухтысячных, на смену Закону, хотя бы и воровскому, пришел беспредел.

— Ретроспективно? — с явным интересом спросил Шульгин.

— Выходит, что так. Все выявленные и освоенные нами реальности сохранились, только регулирующих правил не осталось. Вот вам и перекрытие тысяча восемьсот девяносто девятым годом тысяча девятьсот тридцать восьмого, восемьдесят четвертого, две тысячи пятого и так далее. Тысяча двести тридцать седьмой сюда же… И обратно, разумеется. Слоеный пирог, господа.

— С взбитым кремом, печенкой и луком, — согласился Шульгин. — В свое оправдание могу сказать только одно, не мною и не сейчас придуманное. Пампасы, вельд, тайга, как вам будет угодно, с дикими зверями и причудами погоды на мой вкус лучше самой благоустроенной тюрьмы с подъемом по удару молотком по рельсу и отбоем прикладом поперек спины. Если даже там прилично кормят и каждую неделю выдают свежие подштанники. Доходчиво?

— Более чем. Так с этим никто из нас никогда и не спорил. Даже Игорь с Аллой.

— А если чуть-чуть короче? — спросил Басманов, имевший полноценный голос в собрании, но не так часто его использовавший. — Меня фронт ждет.

— Подождет. Через десять минут по тамошнему времени вернешься. Если будет сочтено необходимым. Продолжай, Олег. Надо, чтобы все наконец усвоили, с чем мы имеем дело.

Сказав это, Новиков начал старательно чистить забившуюся трубку. Сам он давным-давно все понимал, последний год по крайней мере, только никогда не получалось сделать свое понимание общим достоянием. Ни на последнем сборе в Замке, ни раньше. Все время что-то мешало процессу расставления точек. Одно дело, что пятнадцать человек, полностью равноправных, в ходе свободной дискуссии просто не в состоянии не то чтобы договориться до чего-то однозначного, а и дослушать до конца чужие доводы. Единоначалие требуется, в какой угодно форме, а его нет и быть не может.

— Вот мы и получили то, что имеем. Все случилось, как в науке химия. Те процессы, которые могут протекать, — протекают. Если так называемых «дуггуров» каким-то образом сдерживали Игроки (дуггуры не вписывались в устраивающую их картину мира), теперь они получили те же возможности, что несколько раньше — мы сами. Никто ведь не станет спорить — когда мы были никем, нашим коллегам жилось намного спокойнее. — Олег изобразил нечто вроде церемонного поклона в сторону Антона и Ирины. — Потом нас выпустили, и всем стало намного хуже…

— Не всем, — снова вмешался Басманов. — Мне и половине России — гораздо лучше.

Кажется, и Ростокин кивнул, но почти незаметно для окружающих.

— Это несущественно в рамках рассматриваемого вопроса. Сейчас дуггуры ведут себя аналогичным образом. Глупо, грубо, неквалифицированно. Они учатся, вы понимаете? Получили выход на новые горизонты и увидели непостижимое, с их точки зрения. Вот и реагируют как могут. Пытаются действовать в сфере собственных представлений и обычаев… То, что мешает, подлежит уничтожению или переформатированию.

— Ну и как прикажешь нам на это реагировать? — с неприятной улыбкой спросил Шульгин, которому показалось, что Левашов снова начнет публично демонстрировать свое толстовство и призывать к этому остальных. — Они получили доступ ко всему вееру реальностей и везде стараются нас уничтожить. Мы их считаем насекомыми

, но пока что дустом брызгают на нас, а мы с той или иной степенью прыткости ухитряемся прятаться под плинтусами. А посильнее брызнут, да чем-то покрепче, тогда как?

— Значит, мы должны их уничтожить раньше, — совершенно спокойно ответил Олег. — Если не найдем способа договориться. Игры кончились. Не тот случай. Агрессия идет с их стороны… Если бы мы дали хоть какой-нибудь повод…

— Уже хорошо, — облегченно вздохнул Андрей. — Помирать, так с чистой совестью. Остается договориться, что именно делать. Эвакуировать всех наших из Африки, Алексея с Сильвией из Лондона? Сосредоточиться здесь или в Новой Зеландии? Оставить все как есть, отвлекая внимание противника, а самим нанести удар в сердце, в нервный узел, в мозг?

— Это — самое правильное, — подал голос Удолин, что-то черкавший в своей ветхой записной книжке. — Иначе ничего не получится. Именно в мозг, который обязательно существует. Разрушить его или парализовать, лишить возможности выходить в иные измерения. И только после этого заняться научными исследованиями, которые обещают быть весьма интересными. А также и полезными. Вы ведь смотрите, господа, что выходит…

И он начал излагать свою теорию, достаточно непротиворечиво обобщающую все известные факты и вытекающие из них предположения.

Глава 17