Господин Капитан!
Я потратил многие годы на изучение психоэнергетических комплексов человека. Энергосуществование человеческого субстрата известно с глубокой древности — вопрос, следовательно, заключался лишь в механизме. Так как мои эксперименты над животными давали устойчивый положительный результат, боюсь, что вынужденный эксперимент с Джино тоже увенчался успехом. Если так, объективация (самообнаружение) в новом физическом модусе осуществится между семью и восемью годами.
Обращаю Ваше внимание — эксперимент мною выполнен по принуждению.
Дальше стояла подпись.
Дункан вложил письмо обратно в конверт.
Прочитанное не добавило ясности, а термины «физический модус» и «самообнаружение» не понравились ощущеньем чего-то враждебного.
Или тем, что блеф начинает выглядеть очень искусно построенным, а люди не тратят силы на пустяки?
Люди… то они выглядят все одинаково, то кажется, что мир состоит из совсем непонятных существ.
Почему доктор написал письмо от руки, а не вывел на компьютере?
Ответ не требовал долгих раздумий: либо письмо написано за пределами дома, либо, полагая, что будет проведена графологическая экспертиза, доктор хотел предоставить убедительное для нее количество материала.
Капитан подумал об отсутствии отклонений в почерке — тех самых, с признаками неадекватности — они бы выручили.
Но что толку думать о том, чего нет.
Порадовали только стрелки часов близостью к ланчу.
Однако… что если этот доктор, обзывающий человеческое тело «физическим модусом», и раньше не был нормальным? Не сумасшедшим, нет, а как это называют — со смещением в психике.
Лет пять назад в рамках очередного цикла повышения квалификации Дункан слушал курс судебно-медицинской психиатрии, и информация стала сейчас легко вспоминаться.
На первой же лекции маститый профессор подчеркивал: любая патология проистекает из нормы, поскольку ей просто неоткуда больше проистекать. Патология есть действие нормальных физиологических или психических механизмов в неправильных количествах или ошибочных направлениях — таким образом, все психические болезни возможны лишь в силу того, что содержание каждой в малой степени природно находится в человеческой психике. Речь при этом идет не о болезнях, а о наклонностях, болезнь же возникает лишь как следствие значительных нарушений баланса. Дункан хорошо помнил и слова про «манию», которая переводится с греческого не только как «безумие», но и как «восторженность», то есть радостное следование какой-то идее. Этим объясняются многие подчиняющие человеческую жизнь увлечения, странные на взгляд прочих людей.
Капитан засобирался на ланч.
Недавно, например, газеты писали о едва выжившем в джунглях скандинавском ученом, специалисте по тропическим бабочкам. Какого, спрашивается, рожна его туда понесло? Почему скандинава так потянуло к чужеродным бабочкам, что жизнью рискнуть не жалко? Изучал бы в своих северных водах акул.
На тех интересных лекциях профессор приводил им и исторические примеры «маниакальной восторженности». Тут не важны имена и конкретные происшествия, но очень впечатляет сама картина: обеспеченный человек бросает семью, любовницу, собаку, профессию и отправляется в чертову даль, в страну, с которой его ничего не связывает, чтобы защищать людей, с которыми его тоже ничего не связывает. Обычно такие герои там гибли, часто от рук самих же спасаемых, а в случае счастливого возвращения их биографы затем очень путано объясняли смысл происшедшего.
Итак, доктор, как сам сообщает, много лет занимался психической энергетикой и, видимо, делал это вполне здравомысленно до какого-то времени. А позже научная увлеченность потеряла коррекцию, явился проект с переселением душ, которые в его терминологии подозрительно сухо именуются психоэнергетическими субстратами. Как человек природного маниакального типа, доктор скоро оказался настолько захваченным этой идеей, что она стала главной темой его жизненного существования. Помнится, профессор говорил, что патология «идеи фикс» может вовсе не открывать себя в бытовом поведении, особенно если человек держится замкнутого образа жизни.
Дункаан не заметил, как оказался уже почти у кафе.
Таким образом, доктор искренне верит в то, что пишет. Плюс к этому, он пишет не только ради предупреждения, но подсознательно не желая прослыть убийцей. Криминальным коллегам Джино доктор тоже сообщил нечто в подобном роде — отсюда возникли слухи.