Скорость тьмы [Истребитель]

Брызги летели, превращаясь в прозрачные спектры, несколько росинок упало на лицо Ратникова. Он испытал мгновенное счастье и единство со всем мирозданием, в котором присутствовала благая воля и сотворившая всех любовь. Он любил своих товарищей, построивших совершенный двигатель. Любил белобородого старца, парящего в небесах. Любил белый цветок, дрожащий в траве от ветра. Любил ненаглядную женщину, о которой думал поминутно, и которая была для него источником счастья.

Японский кран медленно убирал блестящую колонну, опускал площадку с владыкой. Служители торопились на помощь, извлекали изнемогшего архиепископа из металлического ограждения, помогали ступать по земле.

— Боже, как же мне было страшно, — сокрушался Владыко, — Думаю, вот-вот упаду. — Он мелко крестился, оглядываясь на подвешенный двигатель, — Уж вы мне позвольте, Юрий Данилович, откланяться. Еще предстоит посетить несколько сельских приходов, навестить священников.

Не приближаясь к собравшимся, архиепископ издали всем поклонился. Поплыл по поляне к «Мерседесу», сопровождаемый Ратниковым. Его мантия скользила по цветам и травам. Заместитель по безопасности Морковников передал служителю чемоданчик с деньгами. Машина укатила, унося золотую митру, влажную чашу и шелковую белую бороду.

— Ну вот, дорогие товарищи, — Люлькин, казалось, был рад отъезду архиепископа, — Открою я вам один секрет, который знает только Михаил Львович Блюменфельд.

Тот недовольно теребил шевелюру, морщился горько:

— Ну, зачем вы опять об этом, Леонид Евграфович.

— Нет уж, пусть знают все. Испытания, если посмотрите в графики, должны были начаться через неделю, и на этом настаивал мой заместитель Михаил Львович. Но я ему заявил: «Хотите мне сделать подарок к юбилею, начинайте в день моего рождения. Пройдут благополучно, будет мне лучший подарок. А если запорем, так значит, пора меня на свалку, в утиль, на переплав. А место мое вы займете, Михаил Львович».

— Простите, Леонид Евграфович, но это фатализм, суеверие. Это «русская рулетка», если угодно, — протестовал Блюменфельд. Было видно, что он искренне мучится, не понимает каприза начальника, который навязывает ему двусмысленную роль своего, то ли спасителя, то ли губителя.

— Как вы не понимаете, это не суеверие, а вера, дорогой Михаил Львович. Я в Бога не верю, а в судьбу верю. Мой Бог — двигатель. В нем моя жизнь и смерть. Смерть моя на конце лопатки, а лопатка в двигателе, а двигатель на испытательном стенде, который, как дуб на поляне. Так-то. — Люлькин кивнул на вытянутое, отливавшее сплавами туловище двигателя, подвешенного высоко над землей.

— Не понимаю, Леонид Евграфович, то ли вы шутите, то ли правду говорите.

— Не шучу. Мой Бог — это двигатель, — повторил Люлькин, и в его словах вдруг прозвучали рыдающие интонации, подобные тем, что слышались в голосе Владыки, — Не я испытываю двигатель, а он меня. Он меня испытывает на разрыв, на удар. Всю жизнь меня испытывают на разрыв.

Кое — кто серьезно кивал, кое-кто посмеивался. Операторы снимали тучного конструктора, в лице которого появилась странная печаль, грустная задумчивость, природа которой была неясна, но делала его крупное, грубое лицо нежным и беззащитным, как у отца, взирающего на ребенка.

Ратников его понимал. Люлькин отождествлял себя с двигателем нераздельно, связывал с ним всю полноту бытия. Это он, Люлькин, висел теперь над поляной в небе, зажатый в могучем стальном кулаке, подставляя грудь ударам ледяных брусков. Это в него из пушки ворвется ледяной снаряд, сломает ребро, породит лавину крушенья, разрывая сердце, расшвыривая плоть, превращая тело в кровавые клочья. Только так, в полном слиянии с делом, достигаются великие победы, переносятся сокрушительные поражения.

— А теперь, господа, — Люлькин обратился к журналистам, — Все пожалуйте в бункер. Испытания связаны с риском. В случае неудачи возможен взрыв. Будем наблюдать испытания по телевизору.

На поляну выкатывала пушка, похожая на огромного, с изогнутой шеей динозавра, — маленькая голова, гибкие позвонки, темное жерло, направленное на двигатель. В контейнере были уложены ледяные бруски, которые силой гидравлической катапульты ударят в сопло. Все покидали поляну, укрываясь в бетонном помещении.