Скотный дворик

В общем, когда коза окончательно запуталась в верёвке и немножко напоминала большой растрёпанный кокон, я, наконец, могла прошмыгнуть в образовавшееся безопасное пространство. Но шмыгать уже было некуда и незачем: я непоправимо опоздала. Машина ушла без меня. Костюм — брусника с молоком — обогатился цветами зелени, яркой рыжей глины и чем-то противным, вроде козлиных слюней. Колготки прочертили жирные стрелки, они расползались на глазах, как живые.

Дома, не умываясь, я набрала номер тайного информатора.

— С писателями ничего не получится, — соврала я в трубку спокойно, стараясь не выдать себя и не хлюпнуть носом, полным слёз. — Машина сломалась. На автобус не успеваю.

— Как знаешь, — сухо и разочарованно сказали мне. Типа, старайся для вас, дураков.

С того дня много воды утекло. Произошло много больших и малых, ярких — и не очень, стоящих — и так себе, событий. Но незыблемым остаётся одно: у нас по-прежнему нет дороги. А есть: изношенные автомобильные подвески, разъезжающиеся в глине ноги, тайный склад грязных бахил в кустах. И бессмертные козы в ложке.

Скотный дворик

Скотный двор — громко сказано. Скотные дворы — это у соседок с козами, курами, кроликами и поросятами. С молоком, свежими яичками, мясцом, которыми они нас снабжают.

А у нас из скотины собака и два кота. Ещё два семейства синиц. Одно селится в скворечнике сразу после того, как его покидают хозяева. На следующую весну скворцы чистят домик, выбрасывают мусор и сварливо «ругают» квартирантов: «Свиньи! Хамы! Мужичьё! Грязищу развели!»

Другое синичкино семейство давно облюбовало толстый железный столб, поддерживающий ворота. В столбе высверлена круглая дырочка. Оттуда доносится уютное тихое цвирканье птенцов, оттуда выпархивают взъерошенными пульками их папа и мама. Они летают за кормом к собачьей будке. Там для них и стол, и дом: всегда можно найти пух для гнезда и остатки пищи.

За птицами с оконной завалинки лениво наблюдают коты, щурятся, притворно отворачиваются. Они уже давно смирились с тем, что охотиться за «столбовыми» синицами бесполезное занятие. И, чтобы сохранить кошачье лицо, изображают, что крышуют синиц. Вообще, коты ведут себя как уголовные авторитеты: ходят хозяйски вразвалочку где вздумается, сыто валяются на солнышке. Сибариты.

Когда дневная жара спадает, они выходят на разбой и убивают в промышленных масштабах ящерок, лягушат, птичек. Не для того чтобы наесться: эти жирные садюги поперёк себя шире, а просто из удовольствия. Поиграют, убьют и, сразу заскучав, отходят.

Ведут себя как неумная власть, которая разоряет и мешает жить своим подданным. А подданным за короткое северное лето решить бы самые насущные задачи: не протянуть ноги с голоду да успеть вырастить потомство.

Я осыпаю котов ругательствами, обещаю изолировать их на чердаке, натрепать уши, усыпить. Ничего этого я, конечно, не сделаю. Несомненно, коты — зло. Но, боже мой, какое это пушистое, толстопузое, обаятельное и родное зло!

В последнее время меня всё чаще спрашивают не: «Как твои дела?» — а «Как твоя собачка?». Нам идёт семнадцатый год. По собачьим меркам (она у нас немецкая овчарка) ей хорошо за семьдесят. Или уже за 80?

Выходя из дома, я стараюсь не стучать каблуками. Выхожу тихо-тихо на цыпочках, огибаю спящую собаку на приличном расстоянии, чтобы не разбудить. Хотя это излишние предосторожности. Порой, зовя ужинать, я кричу ей в ухо, щекочу загривок и крепко хлопаю по бедру. Кэрри во сне перебирает лапами, вздрагивает всем телом, но упорно меня не слышит. В старости у каждого находится слабое звено, у нашей собаки это — слух.

Пусть спит, она на заслуженном отдыхе. На пенсии. Могла бы выбрать место прохладнее, в тенёчке, где поддувает ветерок. Нет же, перегораживает собой калитку на солнцепёке, на самом проходе. Она свято помнит: калитка — это место, где могут проникнуть чужие. Долг превыше всего, даже во сне она несёт службу. Под мордой на дорожке расплывается большое влажное пятно от старушечьих слюней.

Когда я осторожно её перешагиваю, Кэрри вдруг просыпается. Поднимает тяжёлую голову, косит цыганистым глазом. Пытаясь скрыть смущение, зевает во всю пасть, демонстрируя прекрасно сохранившиеся зубы. Встаёт, делает реверанс по всем правилам старинного этикета: вытягивает струнками передние ножки, не подламывая их в коленях, совершает земной поклон, хвост грациозно оттопыривается кверху и вбок.

После соблюдения необходимого собачьего обряда хромает к миске. Зад у неё в последнее время сильно заваливается. Но она всю жизнь бегает немного боком, как бы по косой, по диагонали. Как волк, который обходит жертву, изготовившись к прыжку.

Мы её купили щенком из породистой семьи, а потом узнали, что она среди братьев-принцев с голубой кровью — выбраковка. И вот эта её странная диагональная пробежка с опущенной в землю мордой — следствие родовой травмы. «У неё папа не волк?» — опасливо спрашивают нас. Мы скромно пожимаем плечами: «А кто, мол, её знает».