Скованный ночью

От гофрированных стальных стен отразилось эхо. Повтор этих двух слогов, напоминавший звук далекого церковного колокола, напомнил мне о похоронах, и в мозгу тут же возникла ужасная картина: мой дорогой Орсон лежит бездыханный, и в его мертвых глазах отражаются звезды.

От страха во рту так пересохло, а горло так распухло, что я с трудом проглотил слюну.

Дверь, у которой он стоял, была, как и прежде, открыта настежь.

Я вышел наружу. Луна, сильно сместившаяся к западу, по-прежнему покоилась на облачной перине. Небо освещали только звезды.

Чистый холодный воздух был неподвижным и острым, как висящее над головой лезвие гильотины.

В луче фонарика блеснули вывернутый электрический патрон, долго валявшийся здесь и ставший оранжевым от ржавчины, пустая банка из-под масла, ждавшая сильного порыва ветра, который унесет ее куда-нибудь еще, сорняк, выросший из трещины в асфальте и дерзко распустивший желтые цветы над этой малопитательной почвой.

Больше ничего на дорожке не было. Ни человека, ни собаки.

Если что-то лежало дальше, я смог бы увидеть его, только восстановив свое ночное зрение. Я выключил фонарик и сунул его за пояс.

– Орсон! – крикнул я во весь голос. Человек, с которым мы столкнулись в подвалах склада, и так знал, где я.

– Орсон!

Наверно, пес убежал вскоре после того, как я его оставил. Он мог убедиться, что мы шли по ложному следу. Мог уловить свежий запах Джимми, быстро прикинуть, что лучше – ослушаться моего приказа или найти пропавшего ребенка, покинуть склад и снова отправиться на охоту. Сейчас он мог быть с мальчиком, готовый схватиться с похитителем, когда тот вернется за своей жертвой.

Для дешевого философа, только что разглагольствовавшего о том, что надежда висит на паутинке, я слишком быстро строил новый радужный мост.

Я снова набрал в легкие воздуха, но не успел крикнуть, как услышал лай Орсона.

Вернее, я надеялся, что это Орсон. С таким же успехом л о могла быть собака Баскервилей. Определить, откуда донесся звук, было невозможно.

Я позвал пса еще раз.

Никакого ответа.

Терпение, напомнил я себе и принялся ждать. Иногда нам не остается ничего другого. Вернее, так бывает чаще всего. Нам нравится думать, что мы управляем станком, который ткет будущее, но на педаль этого станка нажимает нога судьбы.

Издалека донесся новый лай, на этот раз более яростный.

Теперь я определил направление и побежал туда, сворачивая с дорожки на дорожку, топча тень за тенью, петляя среди заброшенных складов, огромных, черных и холодных, как храмы жестоких богов забытых религий, и выскочил на широкую мощеную площадку, которая могла быть автостоянкой или местом парковки фургонов, ожидавших погрузки.

Я долго бежал сначала по булыжнику, а затем по густой высокой траве, выросшей после дождей, когда луна наконец выплыла из-за облаков. При этом свете я увидел ряды низких строений, находившихся примерно в полумиле отсюда. То были домики семейных военнослужащих, которые по тем или иным причинам предпочитали жить на базе.

Хотя лай умолк, я продолжал двигаться в его направлении, уверенный, что найду Орсона – и, возможно, Джимми. Трава снова сменилась потрескавшимся асфальтом. Я перепрыгнул канаву, забитую палыми листьями, обрывками бумаги и другим мусором, и оказался на улице, с обеих сторон обсаженной старыми гигантскими магнолиями. Половина деревьев цвела, и залитые лунным светом тротуары покрывала узорчатая тень листьев, но половина стояла сухой, вцепившись в небо черными узловатыми сучьями.

Лай раздался снова. Теперь он был ближе, но все еще недостаточно близко, чтобы точно определить место. На этот раз он сменился сопением, рычанием, а затем жалобным воем.

Сердце забилось о ребра сильнее, чем в тот момент, когда мне угрожала дубинка. Я затаил дыхание.

Аллея, по которой я бежал, была проложена среди унылых рядов разрушающихся одноэтажных домиков. В стороны от нее уходила сеть других улиц.

Снова лай, снова вой, а затем тишина.

Я замер посреди улицы и завертел головой из стороны в сторону, напряженно вслушиваясь, пытаясь справиться с одышкой и ожидая новых звуков битвы.

Живые деревья были такими же неподвижными, как и те, которые стояли без листьев.

Дыхание восстановилось быстро. Но хотя я стоял тихо, ночь была еще тише.

Форт-Уиверн в его нынешнем состоянии становится более понятным, если думать о нем как о парке аттракционов, копии Диснейленда, созданной злобным двойником Уолта Диснея. Главное в здешнем парке – не магия чуда, но сверхъестественная угроза, празднующая не жизнь, а смерть.

Диснейленд разделен на части, называющиеся «Сегодняшние Соединенные Штаты», «Страна Будущего», «Страна Приключений», «Страна Фантазии». Но в Уиверне тоже есть свои аттракционы. Три тысячи домиков и примыкающих к ним строений, среди которых я находился, составляли страну, называвшуюся Мертвым Городом. Если в Форт-Уиверне водились призраки, они должны были сделать своим обиталищем именно это место.

Стоявшую здесь тишину нарушил лишь звук, с которым луна вновь закуталась в свое облачное одеяло.

Глава 5