Скованный ночью

Это бунгало не имело крыльца. К входной двери вели ступеньки и открытая веранда. Все три окна были целы, но никакой злодей не косился на нас из-за запыленных стекол.

Бобби сказал:

– Он орал прямо здесь.

– Прямо у меня под задницей.

Крепко держа ружье и пристально всматриваясь в обманчиво мирную ночь, он промолвил:

– Дело швах. – Да уж, – согласился я.

Тут лицо Бобби стало чрезвычайно подозрительным, и он медленно попятился от джипа.

Я не знал, заметил ли он что-нибудь под колесами или действовал по наитию.

Мертвый Город был еще тише, чем следовало из его названия. Дул легкий бриз, но и он был немым.

Все еще стоя на пассажирском сиденье, я опустил глаза и осмотрел непотревоженную траву. Если бы какая-нибудь злобная тварь выскочила из-под машины, она перегрызла бы мне глотку раньше, чем я успел бы сказать «мама».

Фонарь можно было держать и одной рукой. Я вынул из кобуры «глок». Бобби сделал три-четыре шага и опустился на колено.

Стремясь облегчить Бобби задачу, я вытянул руку с фонарем и посветил вниз в надежде, что это поможет ему что-нибудь обнаружить.

Бобби, стоявший в классической позе бывалого охотника на чудовищ, нагнул голову и заглянул под джип.

– Nada, – сказал он.

– Ничего?

– Абсолютно.

– А жаль.

– Еще бы.

– Хотелось пнуть его в задницу.

Нас положили на обе лопатки.

Но стоило Бобби подняться, как ночь разорвал новый вопль. Тот же самый скрежет ногтей – вой кота – визг ребенка – испорченный синтезатор, который заставил нас подпрыгнуть несколько секунд назад.

На этот раз я успел заметить направление, осветил фонариком крышу бунгало и увидел Большую Голову. Бобби окрестил его правильно: башка была действительно огромная.

Обезьяна сидела на самом коньке, метрах в пяти над нами, как Кинг-Конг на крыше Эмпайр-Стейт-Билдинг в малобюджетной копии для видео. Прикрыв руками лицо, как будто вид людей приводил его в ужас. Большая Голова изучал нас с Бобби лучащимися зелеными глазами, которые виднелись между скрещенными лапами.

Хотя лица твари было не видно, я заметил, что голова слишком велика для такого туловища. Кроме того, мне показалось, что она деформирована не только по человеческим меркам, но и по стандартам обезьяньей красоты.

Я не мог определить, происходит ли он от резуса или какой-то другой породы. Его шерсть напоминала шерсть резуса; длинные руки и покатые плечи тоже были похожи, но чудовище казалось сильнее обычной обезьяны. Оно было грозным, как горилла, хотя ничем не напоминало последнюю. Не требовалось обладать сверхразвитым воображением, чтобы заметить в нем влияние самых разных генетических образцов: от теплокровных позвоночных до рептилий… если не чего-нибудь похуже.

– Ну и образина, – сказал Бобби, прислонившись спиной к джипу.

– Настоящий громила, – согласился я.

Сидевший на крыше Большая Голова обратил взгляд к небу, словно изучая звезды. Его лицо было по-прежнему закрыто руками.

И тут я ощутил с этим созданием нечто общее. Поза и поведение Большой Головы подсказали мне, что он скрывает лицо от смущения или стыда, не желая, чтобы мы видели его отталкивающую внешность. Это означало, что он действительно чувствует себя уродом. Я понял его лишь потому, что сам двадцать восемь лет пробыл изгоем. Мне не было нужды скрывать лицо, но я с детства знал, что значит быть отверженным. Жестокие мальчишки дразнили меня упырем, Дракулой, привидением и еще хуже.

Я услышал собственные слова «настоящий громила», сказанные несколько мгновений назад, и поморщился. Наше преследование этого создания ничем не отличалось от издевательств, которые я вынес в детстве. Даже когда я научился давать сдачи, мои мучители не отставали, рискуя получить в глаз ради того, чтобы смутить или помучить меня. Конечно, то, что Орсону и Джимми угрожала опасность, до некоторой степени оправдывало нас. Мы не руководствовались здравым смыслом, но теперь меня угнетало ощущение злорадного удовольствия, с которым мы вели погоню.

Любитель звезд отвлекся от созерцания небес и снова уставился на нас, по-прежнему пряча лицо.

Я направил луч на залитую битумом дранку у ног создания, не желая светить ему прямо в глаза.

Это не заставило Большую Голову опустить руки, однако он испустил звук, не похожий на прежний вопль. Звук, странно противоречивший его внешности: то было нечто среднее между воркованием голубя и мурлыканьем кошки.

Бобби отвлекся от созерцания твари ровно настолько, чтобы обернуться на 360 градусов и осмотреть окрестности.

Я тоже едва отделался от неприятного ощущения, что Большая Голова отвлекает нас от более непосредственной угрозы.

– Слишком мирно, – резюмировал Бобби.

– Пока.

Воркованье-мурлыканье Большой Головы стало громче, а затем превратилось в беглый набор экзотических звуков, простых, ритмичных, упорядоченных и ничем не напоминавших животные. То были отчетливые группы слогов, полные модуляций, отмеченные чувством, и было нетрудно заподозрить в них слова. Речь Большой Головы еще нельзя было назвать языком, как английский, французский или испанский, но это была явная попытка передать какой-то смысл. Язык в стадии становления.

– Чего он хочет? – спросил Бобби.