Скованный ночью

Когда Саша и Доги поняли, что я, черт побери, никуда не поеду без Бобби Хэллоуэя, они помогли мне втянуть его в кабину.

Грохот, завывание башни, треск, щелчки и хлопки, казалось говорившие о неминуемом скором взрыве, внезапно прекратились, дробь кусочков бетона смолкла, но я знал, что это ненадолго. Мы попали в «глаз бури» времени, в самый центр урагана. Приближалось худшее.

Как только Бобби оказался внутри, двери стали закрываться. Орсон успел заскочить к нам в последнюю секунду, и ему чуть не прищемило хвост.

— Что за чертовщина? — спросил Доги. — Я не нажимал на кнопку.

— Кто-то вызвал нас сверху, — сказала Саша.

Включился мотор, и кабина начала подниматься.

Я уже и так отчаялся и сошел с ума, но окончательно лишился рассудка, когда понял, что мои руки мокры от крови Бобби. С горя мне пришло в голову, будто я могу сделать то, что изменит все на свете. Прошлое и настоящее есть настоящее в будущем, а будущее вмещает в себя прошлое, как писал Т. С. Элиот; следовательно, время изменить нельзя и что будет, то и будет. То, что может случиться, является иллюзией, потому что единственная вещь, которая может случиться, случается, и мы ничего не можем с этим поделать, потому что обречены на это судьбой и оттраханы роком, хотя мистер Элиот излагал это иными словами. С другой стороны, Винни-Пух, куда менее глубокий мыслитель, чем мистер Элиот, верил в возможность всего на свете, потому что он был единственным плюшевым медведем на свете с головой, «полной ничего»; могло быть и так, что мистер Пух фактически являлся мастером дзен, знающим о смысле жизни не меньше мистера Элиота. Лифт поднимался — мы были на этаже Б-5, — и Бобби лежал на полу мертвый, а мои руки были мокрыми от его крови, и тем не менее в моем сердце жила надежда, которой я не понимал, но когда я попытался понять, почему она жива, то сообразил, что ответ заключается в необходимости соединить прозрения мистера Элиота с прозрениями мистера Пуха. Когда мы достигли этажа Б-4, я опустил взгляд на Орсона, которого считал мертвым, но который был снова жив, воскрешенный так же, как воскресла фея Динь-Динь, выпившая чашку с ядом, чтобы спасти Питера Пэна от дьявольских козней убийцы Крюка. Я был по ту сторону безумия, охваченный припадком лунатизма, больной от ужаса, от отчаяния и отсутствия надежды, и не мог не думать о милой Динь-Динь, спасенной неистовой верой всех детей-мечтателей в мире, хлопающих маленькими ладошками в знак того, что они верят в волшебные сказки. Должно быть, подсознательно я знал, что делаю, но когда я вынимал «узи» из рук Доги, я понятия не имел, как собираюсь поступить с этой штукой. Судя по выражению лица принца вальсов, я выглядел еще более безумным, чем был на самом деле.

Б-3.

Двери лифта открылись на этаже Б-3, коридор которого был залит тусклым красным светом.

В этом таинственном свете стояли пять высоких, неясных, искаженных темно-каштановых фигур. Они могли быть людьми, а могли быть и чем-нибудь похуже.

С ними было создание поменьше, тоже темно-каштановое, с четырьмя лапами и хвостом, которое могло быть кошкой.

Несмотря на все эти «могло быть», я не мешкал, потому что до дела оставалось всего несколько драгоценных секунд. Я вышел из лифта в тусклое красное свечение; едва это случилось, как коридор залил яркий свет люминесцентных ламп.

Рузвельт, Доги, Саша, Бобби, Мангоджерри и я — я сам, Кристофер Сноу, — стояли в коридоре и с тревогой смотрели на двери лифта.

Минуту назад на этаже Б-6, когда мы погрузили в лифт тело Бобби, кто-то наверху нажал на кнопку вызова. Этим «кем-то» был Бобби, живой Бобби, каким он был в начале ночи.

В этом странном и печальном здании прошлое, настоящее и будущее присутствовали одновременно.

Мои друзья — и я сам — смотрели на меня с изумлением, как будто я был призраком. Я повернулся направо, к двум приближавшимся охранникам, которых остальные еще не видели. Один из этих охранников и произвел выстрел, который убил Бобби.

Я выпустил очередь из «узи» и срезал обоих еще до того, как они успели открыть огонь.

От сделанного у меня свело живот, и я попытался успокоить свою совесть тем, что эти люди все равно были бы убиты Доги после того, как они застрелили Бобби. Я только ускорил это событие, заодно изменив судьбу Бобби и сумев спасти одну жизнь. Впрочем, возможно, извинениями именно такого рода вымощена прямая дорога в ад.

Стоявшие за моей спиной Саша, Доги и Рузвельт высыпали в коридор.

На лицах наших «вторых я» было написано ошеломление, сравнимое по объему только с количеством орехового масла на банановых сандвичах, которое окончательно доконало беднягу Элвиса Пресли.

Я не понимал, как это могло случиться, потому что раньше этого не случалось. Мы не встречали себя в этом коридоре на пути вниз, когда ехали искать ребятишек. Но если мы встретили себя сейчас, почему я не помню об этом?

Парадокс. Парадокс времени, понял я. Ты знаешь меня и математику, меня и физику. Я — это еще и Пух, и Элиот. У меня болела голова. Я изменил судьбу Бобби Хэллоуэя, и это казалось мне чистым чудом, а не просто математикой.