Скрещение судеб

«…Я ни на один час не оставляю моих усилий, чтобы добиться разумной перемены. Я глубоко уверен в успехе.

…Приеду я обязательно и в отсрочке не повинен…» – Это Муля пишет еще в конце мая, а пока письмо доходит до Али – уже война!

В лагере только что был приказ о снятии охраны, и заключенным разрешалось ходить на комбинат вольно, ведь все равно убежать здесь было некуда. А тут вдруг приказ отменили и не только повели с охраной, но охрану еще и удвоили! Начальство ходило мрачное, злое. Пайку сразу уменьшили. Ясно было – что-то произошло, но что именно, толком никто не знал, пока один из зеков не услышал в конторе – война!

26 июня Муля написал Але, и письмо это еще успело дойти: «Как уже сообщал тебе письмом и телеграммой, я получил разрешение выехать к тебе и должен выехать между 9 и 13 июля… Завтра вышлю тебе газеты первых дней нашей войны за уничтожение фашистских шакалов».

Но он не только не смог выехать, но и переписка оборвалась. И спустя почти год, 25 мая 1942 года, он писал: «В начале войны так резко оборвалась связь с тобой, что казалось ясно – это до конца войны, но получил от тебя письмо, в котором ты подтверждаешь, что почтовая связь опять наладилась».

И в другом письме: «Не знаю, писал ли я тебе, – вернее, достаточно ли ясно, что только из-за войны я не смог приехать к тебе…»

И снова доходят до Али письма от Мули, Лили, Зины, от Нины, нет только писем от Марины Ивановны и Мура… Аля очень беспокоится, ее мучает молчание матери, и из письма в письмо она повторяет теткам:

8 апреля 1942 г.: «Ничего не знаю о папе и маме, Муля в Куйбышеве…»

15 мая 1942 г.: «От мамы и Мурки известий не имею с начала войны…»

18 июня 1942 г.: «Муля пишет, что мама и брат живы и где-то ездят…»

6 июля 1942 г.: «Где мама и Мурзик? Второй год не имею от них известий…»

Ни у кого не хватает духу сообщить Але о том, что Марина Ивановна покончила с собой. Особенно настаивает на молчании Муля. Есть письмо из Куйбышева, куда он был эвакуирован по работе.