Скрещение судеб

24 июня 1942 года.

Милая Елизавета Яковлевна,

Только что получил Вашу открытку от 19 июня. Я не писал Вам последнее время только потому, что от Вас за все время получил только две коротенькие записочки, в которых Вы обещали написать подробнее.

С Алей я восстановил письменную связь и на днях получил от нее подтверждение того, что мои письма и деньги снова доходят. Мур тоже изредка пишет мне.

Я не вполне убежден в том, что следует теперь говорить Але о Марине. Если Вы с Ниночкой уже сделали это, так мне поздно делиться с Вами моим мнением, но мне хотелось бы по возможности оставить Алю в неведении до конца войны. Судя по дошедшим до меня последним Алиным письмам, она только теперь обрела какое-то, относительное, душевное равновесие. Эти три года отнюдь не укрепили нервную систему Али. А ведь Аля не может не быть человеком с повышенной болезненной чувствительностью. Это – семейное, да еще помноженное на невероятное нагромождение несчастий и страданий. Я считал бы, что не надо сейчас подвергать Алю еще одному душевному удару. Другое дело, когда она вернется к нам. Тогда она сможет менее тяжело пережить утрату.

Извините меня за известное резонерство. Но надо щадить Алину чувствительность. Уж пусть она лучше думает, что с Мариной случилась иного рода беда вроде той, что и с Алей, чем дать пищу для догадок обо всей правде. Аля непременно разберется во всем ужасе случившегося. Если Вы, однако, не согласны со мною, то хотя бы согласитесь изложить это несчастье как результат, скажем, тяжелого кишечного заболевания…

В последнем полученном мною письме Аля с любовью говорит о Ниночке, о сестринской заботе и даже поддержке со стороны Ниночки. К сожалению, Ниночка не ответила ни на одно из моих трех писем к ней и на телеграмму. Я просил моего брата Сашку отыскать Ниночку, но он, видно, этого не сделал. Я уже решил, что Нинка у себя на прежнем месте не живет ввиду каких-нибудь “внешних обстоятельств”. Но допускаю также, что она на меня дуется; без достаточных оснований. Очень прошу Вас настоять перед Ниночкой, чтобы она черкнула мне несколько строк.

О своей работе и жизненном распорядке писать не буду, оставлю до встречи. Впрочем, боюсь, я буду одним из последних, кому удастся вернуться в Москву.

Возвратясь к первому вопросу, хочу, чтобы Вы знали, что до сих пор я писал Але – и моему примеру следует Мур, – что Марина совершает литературную поездку по стране. Все это, я знаю, ужасно дико… Но надо щадить душевные силы Аленьки.

Горячо жму Вам руку и всегда с любовью и признательностью думаю о вас.

Ваш Муля.