Скрещение судеб

Муля разбирал вещи, вернувшись из Куйбышева. Неожиданно для всех окружающих, да, видно, и для себя самого он становится в начале войны корреспондентом английского агентства «Рейтер». Случай необычный – советский журналист – корреспондент иностранного агентства, одного из старейших буржуазных информационных агентств! Первым корреспондентом был Кинг[176], мне эту фамилию называли друзья, бывавшие в те годы у Мули. Муля знал английский в совершенстве, он в детстве жил с матерью и отчимом Давидом Петровским в Америке. В Куйбышеве, где находились в это время все посольства и вся иностранная пресса, Муля живет в «Гранд-отеле», там, где и все иностранцы, и адрес его: Куйбышев областной, «Гранд-отель», комната 54. У него в номере всегда полно иностранных журналистов, бывает, они играют в карты допоздна, а то и всю ночь напролет. Одно время Муля живет один, потом с ним живет Шуретта, потом Шуретта уезжает на фронт, а он продолжает жить в Куйбышеве. Он иронически пишет Але об этом «Вавилоне» на Волге, именуемом «Гранд-отелем», он недолюбливает европейцев, как он называет иностранных корреспондентов, и особенно «сынков Альбиона»! «Какие они все абсолютно чужие!» Может быть, он пишет это и искренне, они ведь и правда – чужие, вернее, наше горе, наши беды для них чужое горе, чужие беды!

Помню, когда немцы подошли к Москве и 13 октября меня эвакуировали, – то наш поезд на одной из станций стоял рядом с поездом, увозившим дипломатический корпус и прессу. В их салон-вагоне играла музыка, они пили, танцевали, смеялись, а нам – так было не до веселья… Но может, Муля пишет это для цензуры, зная, что письма читаются, пишет, чтобы не обвинили его в «низкопоклонстве», заранее, так сказать, реабилитируя себя.

Общение с иностранцами в те годы в нашей стране строго каралось. И надо сказать, что в общем-то мое поколение с опаской относилось к любым связям и знакомствам с иностранцами, зная, чем это может окончиться. И потому новая Мулина работа, его столь открытое общение с английскими и американскими журналистами, аккредитованными в Москве, которые постоянно бывали у него, когда он вернулся из Куйбышева, на улице Белинского (он уже не жил в Самотечном, в старой квартире), – все это настораживало его друзей и знакомых. Одни стали сторониться Мули, других одолевало любопытство, и они бывали у него. У меня есть двое друзей – в те годы я не была еще с ними знакома, – они отлично знали Мулю, один даже был его двоюродным братом. Вот он-то как раз и прекратил общаться с Мулей, а другой, наоборот, приходил в гости на улицу Белинского, ему было интересно в этом разноязычном «Вавилоне», где можно было получить столько интереснейшей информации. Куда мог, например, за полночь ввалиться вдруг английский корреспондент прямо из Кремля, где он брал только что интервью у вождя (вождь всегда работал ночью!). Завтра это интервью появится в лондонской прессе, а сегодня здесь, в Москве, можно было услышать о разговоре в Кремле, об обстановке приема, о манерах вождя!..

На этой работе Муля продержался не столь долго, и, судя по письмам к Але, в феврале 1943 года он подает заявление в ТАСС и надеется, что его быстро оформят, но происходит заминка, что-то не получается. В апреле он пишет Але: «Я вновь вишу в воздухе. На новой работе в ТАСС оформление еще не кончилось». В мае: «Что-то наверняка лопнуло с ТАССом». В июне: «С ТАССом дело не выгорело…» Но все же потом он начинает работать в нашем Телеграфном агентстве в английском отделе, и будет работать, пока его сначала не исключат из партии, потом уволят, потом арестуют, потом расстреляют…

А Аля все тянула срок на Ракпасе…

«Послезавтра будет ровно три года, что я в последний раз, действительно в последний раз, видела маму. Глупая, я с ней не попрощалась в полной уверенности, что мы так скоро с ней опять увидимся и будем вместе. Вся эта история, пожалуй, еще более неприятна, чем знаменитое “Падение дома Эшеров” Эдгара По, помнишь? – писала она тетке. – Вообще-то мой отъезд из дома глупая случайность, и от этого еще обиднее…»

В конце лета заключенных стали гонять в тайгу за ягодами, за грибами. По двенадцать часов они проводят теперь на воздухе, и Аля заболевает от обилия солнца и кислорода: «…впервые за последние три года я попала в лес, на воздух…» Тамара рассказывает, что норма была на человека по пять килограммов морошки, иначе наказывали пайкой. А как было собрать эти пять килограммов, когда только набредешь на заросли морошки, только начнешь обирать – поверка. Пересчитают всех – «разойдись!» – побежал собирать ягоды – опять поверка, и так по двадцать раз в день…