Скрещение судеб

А были и такие, о которых, чтобы избавить их от Туруханска, позаботилось местное отделение МВД. Был, рассказывают, сослан сюда дядя одного известного шахматиста, и ему из Москвы прислали много денег, чтобы он мог купить хороший дом и жить как-то по-человечески. На него тут же завели «дело»: деньги получил он не от родственников, а из шпионского центра и ведет здесь, в Туруханске, подрывную шпионскую работу!.. Человек этот быстро и бесследно исчез. Так же исчез один молодой инженер, а следователь получил поощрение.

Местные жители, привыкнув к Але и к Аде, рассказали им, как до их приезда, за год приблизительно, «очистили» Туруханск от прежних ссыльных, среди которых много было сектантов и священников из России. Согнали их всех однажды весной на берег да и расстреляли…

«Я не отчаиваюсь, – писала Аля. – Я просто безумно устала, вся с головы до пяток, снаружи и изнутри. Впрочем, может быть, это и есть отчаяние…

…Я давно уже не живу на свете, я уснула, ибо другого выхода для меня нет…

…Мне все время кажется, что я не свою жизнь проживаю, да так оно и есть…

…Последнее время я совсем не живу, а, скажем, “переживаю зиму”, “доживаю” до весны и так далее…

…Сегодня ушел последний пароход. Отчалил от нашего некрасивого берега, дал прощальные гудки, ушел на юг, обгоняя ненадолго зиму. А мы остались с берегом вместе, люди, плоты, стога бурого сена, опрокинутые лодки, все запорошенное снегом…»

В 1950 году Аля еще получала короткие весточки от Мули, редко, но получала. А от 9 июля было последнее его письмо, очень грустное, безнадежное, и можно было понять, что ему худо, – что-то изменилось в его жизни. Конечно, ничего толком он объяснить не мог, письма перлюстрировались, но тон письма и приписка: «Не пиши мне, пока я снова не напишу. Крепко обнимаю, твой Мулька» – очень встревожили Алю. Потом, чуть позже, была еще одна открытка, без подписи, без обратного адреса, почерк был Мулин, он объяснялся Але в любви, говорил, что никогда и никого не любил так, как ее, что она была единственной в его жизни, и получалось так, словно бы он прощался с ней навсегда, стоя уже у последней черты…

Аля получила эту открытку на почте до востребования, как и все другие письма. Принесла домой, в свою хибару на улице Лыткина, дала прочитать Аде и сожгла. Она сказала, что не хочет, чтобы открытка эта попала в чужие руки, – ведь нет никакой гарантии, что не придут еще раз и не арестуют еще раз.

От Мули больше известий не было. Аля писала теткам, знают ли они что о нем, писала и об этой последней открытке и что дважды на нее ответила, но от него уже ничего не получила.

Знали ли тетки, что еще летом 1950 года Муля был арестован? Знали и молчали или не знали? Аля и в 1952 году просила их: «Если что-нибудь слышно о Муле, напишите. Все, с ним связанное, постоянно меня интересует, хотя теперь (и навсегда!) вполне отвлеченно».

«Слышно ли что о Мульке, я ведь ничего о нем не знаю…»

В августе 1950 года мы ждали на даче, на Николиной Горе, одну общую с Тарасенковым приятельницу, но она не приехала… Раньше ее ссылали за отца (который погиб в заключении), и выбраться из ссылки ей помог Александр Александрович Фадеев. Теперь ее арестовали. Наша несостоявшаяся встреча состоится спустя почти шесть лет…

Она расскажет – не сразу, конечно, вначале еще боялись говорить, – как требовали от нее, чтобы она написала донос на уже арестованного поэта Льва Квитко – что он вел с ней антисоветские разговоры; на Льва Кассиля – что он говорил ей, будто собирается бежать в Америку; на Анатолия Тарасенкова (чья дезидерата была обнаружена у нее при обыске) – что он собирает антисоветскую литературу; на Михаила Герасимова (известного антрополога, с которым она встречалась) – что он был настроен против советской власти, Герасимов между тем в том же 1950-м был представлен на соискание Сталинской премии и получил эту премию.

Но все, что касалось Кассиля, Тарасенкова, Герасимова, служило лишь преамбулой к ее собственному делу – ей инкриминировалось, что она, работая референтом в секторе литературы и языка Академии наук, выкрала там секретные документы! Документов этих там заведомо быть не могло, да и вообще в Академии наук никаких документов не пропадало, но это не имело значения! По «сценарию»: она выкрала и передала документы матерому шпиону С.Д.Гуревичу, с которым была в давних отношениях, а он эти документы передал иностранной разведке! К тому же – во время обыска в ее комнате была обнаружена коробка с моделями гитлеровских орденов уменьшенного размера, это был трофей ее брата, бравшего рейхстаг. И теперь ей приписывалась еще связь чуть ли не с самим Гитлером…

С.Д.Гуревича – Мулю – арестовали тем же летом. В библиотеке. И когда к нему в квартиру ввалилось сразу восемь человек, его жена Шуретта, вскочив на подоконник, хотела выброситься в окно. Но ее успели схватить…