Скрябин

Вряд ли Шеллинг, «преодолевший» Фихте, и Гегель, «преодолевший» всех своих предшественников, могли пересилить то впечатление, которое оставил по себе Иоганн Готлиб Фихте. Шеллинг пошел в своих ранних построениях не от «Я», но от природы. Гегель свою «Науку логики» начинал строить с наиболее бедного содержанием «кирпичика» — «бытие» (которое могло из себя породить лишь такую противоположность, как «ничто»), дабы далее, шаг за шагом, вести к новым и новым, все более сложным понятиям своей философской системы^[58]. И все же художник всегда начинает с «Я», с собственного ощущения, потому и Фихте оказался для композитора роднее.

В 1904 год будет передумано многое. В сентябре — когда еще не завершена партитура «Божественной поэмы» — он окажется в Женеве среди участников Второго международного философского конгресса. Услышит Виндельбанда, с учебником которого был хорошо знаком, Бергсона, Ксавье Леона, многих других. Тень Иоганна Готлиба Фихте появлялась в этих выступлениях настойчиво и неумолимо. Здесь этот философ, в свое время «преодолевший Канта», устами участников конгресса опровергал и тех, кто «преодолевал» его самого. Добытое Шеллингом и Гегелем, с их объективным идеализмом, было поставлено под вопрос. Субъективный идеалист Фихте вновь заставил внимательно вчитаться в свою философскую систему.

Позже, листая посмертно опубликованные философские записи Скрябина, многим его философским комментаторам могло показаться, что услышанное на конгрессе весьма заметно повлияло и на те идеи, которые он вложил в Третью симфонию и «Поэму экстаза», и на все мировоззрение Скрябина. «Материал, из которого построен мир, есть творческая мысль, творческое воображение»… «Все — мое творчество»… «…мир есть активность моего сознания»…^[59] Конечно, на этих записях лежит отблеск учения Фихте. Но вот апрельское, «доконгрессное» письмо Скрябина к Маргарите Кирилловне Морозовой, только что похоронившей близкого человека, сестру матери:

«Дорогая Маргарита Кирилловна! Примите мое глубокое сочувствие в Вашем горе. Как жаль, что мы не вместе, я бы сумел успокоить Вас. Вся наша жизнь есть ряд подобных испытаний, нужно быть к этому готовой. И только в постоянной победе над собой, в непрерывной деятельности, на вершине ее подъема Вы найдете блаженство и освобождение. Не смотрите на все с человеческой, слишком человеческой точки зрения. Взгляните на жизнь иначе, и она покажется Вам вечной радостью». И — напутствие, которому он следовал всю жизнь: «Не поддавайтесь слабости, живите верой в себя и свои силы».

Эти простые и ясные слова бросают отсвет и на его философские записи.

Жизнь полна испытаний. В этой формуле нет никакого субъективного идеализма. Напротив, есть признание, что испытания неизбежно приходят к человеку. Но это — по известному афоризму Ницше — «человеческая, слишком человеческая» точка зрения. Надо преодолеть ее. Надо выйти за пределы своей ограниченности в деятельность. Там, в «непрерывной деятельности» — преодоление этих «состояний», поскольку деятельность и выводит нас за рамки всякого «состояния», всякой «остановки». «Ничего, кроме моего сознания, нет и не может быть… Я бог. Я ничто, я игра, я свобода, я жизнь, я предел, я вершина. Я бог». Эти фразы можно прочитать как философское «кредо». Но их тон, сама их заклинательная сила, сила самовнушения, говорят скорее о состоянии художника в самый момент творчества. Момент создания — это всегда выход за пределы «Я». И за ним художник неизбежно возвращается в свое «Я», уже совершенно обновленное. Творчество — это спасение от любых бед и любых зол мира. От всех дрязг, нелепостей, уродств. От мирового зла. У Скрябина это мировоззрение живет сначала в его чувстве, потом проступает все отчетливей, все явственней в его сознании. Фихте — лишь та фигура в мировой философии, которая оказалась ему близкой. Сам же он, начиная «строение» идей, предпочитает идти «своими ногами», как ребенок, только-только научившийся ходить, желает обойтись без помощи взрослых. Позже, сделав несколько самостоятельных шагов, он быстро почувствует, насколько он «окреп» в своей метафизике. Тогда придет время «Поэмы экстаза». Пока же — только первые шаги.

* * *

Лето 1904 года. Belotte близ Женевы, где живет знакомый лодочник. Кафе на открытом воздухе. Перед Скрябиным его синяя тетрадь. В руках карандаш. Он размышляет, наблюдает, глядя по сторонам, пытается «примерить» на себя учение, которое в философии называется солипсизмом, то есть пытается весь мир вывести из собственного «Я».

«Мне кажется очевидным тождество объекта и субъекта в психологическом опыте. При таком взгляде опыт перестает быть опытом^[60]. Если мы всё можем утверждать только как субъективное событие, то оно может быть только результатом нашей деятельности. Нашей единой и потому свободной и абсолютной деятельности.

Итак, мир есть результат моей деятельности, моего творчества, моего хотения (свободного).