Скряга Скрудж

   Скрудж выносил чертовскую пытку, сидя против призрака и не смея свести взгляда с этих неподвижных, стеклянных глаз. И, в самом деле, было что-то ужасное в адской атмосфере, окружавшей призрак: Скрудж, разумеется, не мог ее сам ощущать, но он видел, что призрак сидел совершенно неподвижно, а между тем его волосы, полы кафтана и кисти сапог шевелились, будто от серного пара, вылетавшего из какого-то горнила.

   — Видите вы эту зубочистку? — спросил Скрудж, чтобы рассеять свой страх и хоть на мгновение оторвать от себя холодный, как мрамор, взгляд призрака.

   — Вижу, — ответил призрак.

   — Да вы на нее даже и не смотрите!

   — Это не мешает мне ее видеть.

   — Так — вот: стоит мне только ее проглотить — и я до конца моих дней буду окружен легионом домовых собственного моего произведения. Всё это — вздор, говорю вам… Вздор!

   При этом слове, призрак страшно вскрикнул и так оглушительно, так заунывно потряс цепью, что Скрудж ухватился обеими руками за стул, чтобы не упасть в обморок. Но его ужас удвоился, когда призрак вдруг сорвал с головы фуляр и при этом нижняя его челюсть свалилась на грудь.

   Скрудж упал на колени и закрыл лицо руками.

   — Боже милосердный! — вскрикнул он. — Проклятое привидение!… Зачем ты появилось терзать меня?

   — Душа плотская, душа земная! — ответил призрак. — Веришь ли ты теперь в меня?

— Должен верить поневоле!.. — сказал Скрудж. — Но зачем же духи бродят по земле и зачем ко мне заходят?…

— Обязанность каждого человека, — отвечал призрак, — сообщиться душою с ближним: если он уклоняется от этого при жизни, душа его осуждена блуждать в мире после смерти… Осуждена она быть бесполезной и безучастной свидетельницей всех дольних явлений, тогда как при жизни она могла бы слиться с другими душами для достижения общего блага. — Призрак вскрикнул еще раз и заломил свои бесплотные руки.

— Вы скованы? — спросил дрожавший Скрудж, — но скажите — за что?

   — Я ношу цепь, которую сам же сковал себе в жизни, звено за звеном, аршин за аршином; сам надел ее на себя добровольно, чтобы добровольно же носить ее всегда. Может быть, тебе нравится этот образчик?

   Скрудж дрожал более и более.

— Или тебе хочется, — продолжал призрак, — узнать тяжесть и длину твоей собственной цепи? Семь лет тому, изо дня в день, она была так же длинна и тяжела, как моя; потом ты еще потрудился над нею, и теперь — славная цепь вышла…

   Скрудж посмотрел кругом себя на пол, нет ли на нем самом железной цепи, сажень — эдак в пятьдесят? Но цепи не было.

   — Джэкоб, — сказал он умоляющим голосом, — старый мой друг Джэкоб Мэрлей, поговорите еще со мною, скажите мне несколько слов утешения, Джэкоб!

   — Не мне утешать, — ответил призрак, — утешение приносится свыше, иными послами, и к иным людям, чем ты, Эвенезэр Скрудж! Я тебе и сказать не могу всего, что бы мне хотелось сказать: я обречен блуждать без отдыха и нигде не останавливаться. Ты знаешь, что на земле моя душа не преступала пределов нашей конторы, и вот — почему мне суждено теперь сделать еще много тяжелых путешествий!

   У Скруджа была привычка, когда он задумывался, засовывать руки в карман панталон: так поступил он и теперь, при последних словах призрака, но с колен не встал.

   — Вы, должно быть, порядком запоздали? — заметил он, как истый деловой человек, однако же с покорностью и с почтительностью.

   — Запоздал! — повторил призрак.

— Семь лет умер, — рассуждал Скрудж, — и всё время в дороге…

   — Всё время! — сказал призрак… — и ни отдыха, ни покоя, и беспрерывная пытка угрызения совести…

   — Быстро вы путешествуете? — спросил Скрудж.

   — На крыльях ветра, — ответил призрак.

— Должно быть, много стран видели! — продолжал Скрудж. При этих словах призрак вскрикнул в третий раз и так загремел цепью, что дозор имел бы полное право представить его в суд за ночной шум.

   — О! горе мне, скованному узнику! — простонал он. — Горе мне за то, что я забыл обязанность каждого человека — служить обществу, великому делу человечества, предначертанному верховным существом, забыл, что поздним сожалением и раскаянием не искупил утраченного случая к пользе и благу ближнего! И вот мой грех, вот мой грех!

   — Однако же вы всегда были человеком исполнительным, умели отлично вести дела… — пробормотал Скрудж, начиная применять слова призрака к самому себе.

   — Дела! — крикнул призрак, снова заламывая себе руки, — моим делом было всё человечество; моим делом было общее благо, человеколюбие, милосердие, благодушие и снисходительность: вот какие были у меня дела! А торговые обороты — одна капля в безбрежном океане моих былых дел!

   Он поднял цепь во всю длину руки, словно указывал на причину своих бесплодных сожалений, и снова бросил ее на пол.

— Более всего я страдаю, — продолжал призрак, — именно в эти последние дни года. Зачем проходил я тогда мимо толпы со взорами, склоненными долу на блага земные, и не возносил их горЕ, к благодатной, путеводной звезде волхвов! Быть может, ее свет привел бы и меня также к какой-нибудь бедной обители…

   Скрудж очень испугался подобного оборота речи и задрожал всем телом.