Скрип на лестнице

В кухне из крана капало. Хендрик попробовал закрутить его потуже, но капли по-прежнему падали – когда они разбивались о посеребренную сталь, раздавалось щелканье. И вдруг он услышал у себя за спиной скрип паркета и быстро обернулся. Но там никого не было, он был в доме один. Почему у него такое чувство, будто за ним кто-то следит? Он осмотрелся кругом в поисках чего-нибудь необычного, но все было на своих местах. Нигде ни малейшего беспорядка. Он прочистил горло и громко покашлял, но умолк, когда ему послышался шорох в гостиной. Он неслышными шагами пошел по коридору, его нервы были напряжены. Пульс бился так часто, что удары отдавались в голове, и дыхание стало тяжким и поверхностным.

Но в гостиной никого не было. Ну и дурака же он свалял! Он почувствовал себя глупо: надо же было пойти на поводу у воображения! В Акранесе бывало, что в дома вламывались воры, но он сомневался, что какой-нибудь вор примется за дело в такое время суток. Но факты были таковы: жители города больше не могли оставлять двери незапертыми. Кое-кто на этом уже обжегся. Вот поэтому он и оснастил свой собственный дом сигнализацией.

В гостиной его взгляд упал на фотографию на стене. Она была сделана в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году в их старом доме. На заднем плане виднелся белый вязаный крючком ламбрекен – работа Аусы, и розовые шторы. Он немного постоял, рассматривая фотографию, и почувствовал, как дыхание снова стало тяжелым, когда на него навалилась тоска. Он так скучал по Саре, что боль разлуки становилась почти физической.

Он попытался дышать ровнее. Он был уверен: после стольких десятилетий горя и печали сердце ослабло. Оно не выдерживало непомерных нагрузок. Это была одна из причин, почему он оставил работу. Он уже дважды ложился на операцию по причине сужения сосудов, и любое напряжение давалось ему с трудом. Впервые он почувствовал сердцебиение вскоре после исчезновения Сары. Тогда горе еще не стало реальностью. Он мало помнил то время – помнил только отчуждение между ним и другими. Его как будто не было для Аусы, а ее – для него. Но у нее всегда были подруги. Все наперебой стремились утешить ее, а ему доставалось лишь похлопывание по плечу. Как будто горе матери сильнее и крепче, чем горе отца. Он хорошо запомнил, как Тоумас много дней не показывался, и, хотя Хендрик не подал виду, его это задело.

Для Тоумаса его никогда как будто бы не было.

И снова этот скрип паркета, на этот раз возле кухни. Он быстро пошел назад – но там никого не было, и все оставалось нетронутым.

Он сел на стул у круглого стола, нагнулся и утер пот со лба рукавом. Когда он снова поднял глаза, его лоб опять покрылся потом: один из выдвижных ящиков был широко открыт. Он медленно встал, опираясь на тумбу, и дрожащей рукой задвинул ящик. Теперь он окончательно убедился: творится что-то странное. Еще несколько минут назад этот ящик был закрыт, в этом он не сомневался. Из крана по-прежнему капало, но в остальном было тихо.

Он медленно обошел одну за другой все комнаты. Их было не особенно много. В одной был письменный стол и книжные стеллажи, в другой – застеленная кровать для гостей, а в третьей – их с Аусой спальня. Когда он открыл дверь спальни, его глазам предстала неубранная постель, а шторы были задернуты. Ауса ушла, не застелив кровать? Быть того не может! Он знал свою супругу и понимал, что она никогда не стала бы оставлять комнату в таком виде. И тут его посетила мысль, что, наверное, с Аусой что-нибудь случилось. Ведь она несколько дней назад уже теряла сознание. Может, сейчас произошло то же самое. Но где же она тогда?

Ему осталось заглянуть только в ванную, в которую был ход из спальни. Открыв дверь, он увидел собственное лицо в зеркале над раковиной. Но это лицо в зеркале было не единственным.

Не успел он вымолвить слово или обернуться, как в его шею вонзилось холодное лезвие ножа.

Акранес 1992

Они все смотрели на нее встревоженными взглядами, которых она терпеть не могла. Ей казалось – как будто ей сейчас надо бы заплакать. Как будто они только этого и ждут. И ей почти хотелось оказать им такую любезность. Плакать-плакать, чтобы они ее утешали, говорили, что, мол, все будет хорошо – но она не могла. Слезы не приходили, – поэтому она просто смотрела в окно и старалась ни о чем не думать.

– Мы позвонили твоей маме, она уже идет сюда, – сказал директор школы. Элисабет не отвечала. С тех пор как она села в кабинете директора, она ни слова не проронила.