Скрип на лестнице

– Этот придурок несчастный, – вдруг заговорила старуха, так торопливо, что Эльма вздрогнула. – Я бы этого гада в аду сгноила. А моя Диса меня и слушать не хочет. Ни в какую, нет-нет. Я ей тогда говорю: «Ну и уходи! Уходи из моего дома, раз слушать не желаешь!» – Старуха вдруг обернулась и схватила Эльму за руку. – А я сама слабохарактерная. Наверное, у нее это от меня. Я не могу ее выставить – не могу, и все. Может, ты с ней поговоришь, она там сидит, в своей старой комнате. – Она указала в направлении коридора и ушла, бормоча под нос что-то нечленораздельное.

Эльма и Сайвар так и остались стоять, пытаясь сообразить, на какую дверь указывала им старуха. Дверей в коридоре было целых четыре, и Эльма задумалась, зачем престарелой женщине такой большой дом, если живет она там одна. Наконец Сайвар легонько постучал в одну из дверей. Ответа не последовало, и он тихонько открыл ее.

Девушка, сидевшая на кровати, была гораздо моложе, чем представляла себе Эльма. Она держала на коленях компьютер и подняла от экрана глаза, когда они вошли. Ей было не больше двадцати пяти, на ней была синяя кофта-худи и белые пижамные штаны с розовым узором. Волосы были собраны в тонкий хвостик, а брови покрашены черным – гораздо темнее, чем русые волосы. Но прежде всего бросалось в глаза ее лицо со следами побоев: треснувшие губы, под глазами синяки, которые уже приобрели зеленоватый и бурый оттенок.

– Можно? – спросила Эльма, указывая на компьютерное кресло у изножья кровати. Они с Сайваром договорились, что вести беседу будет в основном она. После того, что с потерпевшей сделал мужчина, разговаривать с женщиной ей будет комфортнее. Когда девушка кивнула, Эльма села.

– Ты знаешь, кто я? – спросила она затем.

– Нет, откуда же мне знать?

– Я из полиции. Мы помогаем в расследовании жалобы на твоего парня.

– Да не собираюсь я на него жаловаться. Я это и в больнице говорила. – В ее голосе звучала решительность. Она приподнялась в кровати.

– Увы, это больше не зависит от твоего желания, – сказала Эльма. Она пыталась придерживаться дружелюбного тона, поэтому пояснила: – Когда вызывают полицию, то она имеет право дальше расследовать дело и при необходимости выдвигать обвинения.

– Но понимаешь, я на него заявлять не хочу… Томми, ну, он… ему самому было в жизни тяжело… Он не должен был так поступать, – взволнованно проговорила она.

– Я все понимаю, но для него это не оправдание. Нам самим многим было в жизни тяжело, но мы же не все из-за этого так себя ведем. – Эльма наклонилась вперед и заглянула Аусдис в глаза. – А он раньше так поступал?

– Нет, – быстро ответила та. И тихим голосом добавила: – Никогда меня не бил.

– Врач нашел у тебя следы старых побоев, которым был, наверное, месяц.

– Сама не знаю, откуда они. Я падаю часто, – сболтнула в ответ Аусдис.

Эльма испытующе посмотрела на нее. Ей не хотелось сильно давить на девушку: та была такая маленькая, такая беззащитная в своей кровати, в этой чересчур широкой одежде.

– Он почти на сорок лет старше тебя, это правда?

– Нет. Ему шестьдесят пять. А мне скоро будет двадцать девять, – ответила она.

– Ты бы нам очень помогла, если бы согласилась пройти с нами в полицейское управление, и мы могли бы поговорить об этом официально, – сказала Эльма. – Для тебя это была бы возможность изложить свое видение ситуации.

Аусдис помотала головой и погладила вышивку на одеяле рядом с собой. Эльма прочитала буквы: «А.Х.С.».

– Для женщин в такой ситуации, как у тебя, есть разные выходы, – продолжала Эльма. – У нас есть консультант, с которым ты можешь поговорить, а в Рейкьявике есть Центр помощи жертвам насилия. Они уже многим женщинам помогли… – Тут Аусдис подняла глаза и посмотрела на Эльму таким взглядом, который заставил ее замолчать посреди предложения.

– А что означает «Х»? – после короткой паузы поинтересовалась Эльма.

– «Харпа». Меня так зовут: Аусдис Харпа. Но мне это имя никогда не нравилось. У меня маму Харпой звали.

Эльма настроилась расспросить Аусдис о ее матери. Наверняка там случилось что-то, что послужило причиной, почему ей не нравится носить имя в честь нее – даже после ее смерти. И почему она, дожив почти до тридцати лет, живет то у бабушки, то у мужа, который обращается с ней вот так. Но Эльма, к сожалению, уже была научена опытом и тотчас увидела, что здесь она мало чем может помочь – по крайней мере, до тех пор, пока Аусдис не станет готова сама что-то сделать. Она только надеялась, что это не произойдет слишком поздно. Аусдис снова повернулась к компьютеру, ведя себя так, словно в комнате, кроме нее, никого нет. Эльма обреченно взглянула на Сайвара и встала. Больше сказать было нечего.

Уже в дверях Эльма обернулась:

– Ты к нему снова собираешься?

– Да, – ответила Аусдис, не отрываясь от экрана компьютера.

– Ну, тогда удачи. И не стесняйся, сразу звони, если… Если тебе потребуется, – сказала она, собираясь закрыть дверь.

– Вы не понимаете, – зло пробучала Аусдис ей вслед. Эльма остановилась в дверях и оглянулась. Аусдис немного помешкала, но затем тихо произнесла: – Я не могу на него заявить. Я беременна.