Скрипка некроманта

Он не считал себя интриганом. Одно дело — сочинить интригу для комедии, это несложно, это просто такое ремесло, другое — правильно повести себя в чужой интриге. А что шулер затеял какую-то авантюру, Маликульмульк не сомневался.

Мирбах вышел в крошечную дверцу, и Маликульмульк остался наедине с шулером.

— Говорят, в замке выступал этот мальчик, дивное дитя Манчини, — сказал фон Димшиц. — Я слушал его в Доме Черноголовых. Вот уж где бы лучше играть на французской скрипке — это же сущий сарай, там нужен мощный звук. Скрипка рождена для гостиной, для небольшого, но изысканного общества. Если доведется, я покажу вам свою «Лукрецию». Это работа Гваданини, ей уже полвека.

— Гваданини сам дал ей это имя?

— Нет, окрестил ее я. Она по тембру — трагическая героиня… — и тут, к большому удивлению Маликульмулька, костлявая рука шулера с длинными пальцами, богатством скрипача или картежника, совершила жест — поднявшись, обвела в воздухе контур скрипки, но так медленно и так сладострастно, что Маликульмульк увидел творение Гваданини, темно-янтарное и душистое, подвешенным в воздухе…

Маликульмульк оглядел выставленные на продажу скрипки. Не то чтобы они его чем-то привлекали — а просто хотелось обдумать слова и действия фон Димшица. Для чего бы ему предлагать свои услуги?

После октябрьских событий внутренний голос Маликульмулька, раньше твердивший денно и нощно: «Большая Игра, Большая Игра!», попритих. Однако мысль о картах никуда из головы не делась — просто затаилась. И теперь приходилось думать: как могут увязаться между собой подозрительная услужливость фон Димшица и будущие баталии за карточным столом? Не ставит ли шулер ловушку, чтобы завлечь начальника генерал-губернаторской канцелярии? Если так — оно бы, может, и неплохо, при должной осторожности. А вдруг у него иное на уме, более заковыристое?

Мирбах вынес стакан воды на медном подносе, и фон Димшиц накапал туда коричневой настойки из крошечного пузырька. Затем медленно выпил — глоток за глотком, словно распределяя их по всему телу. Маликульмульк смотрел на шулера озадаченно — его всякий раз смущало священнодействие с лекарствами. Сам он, невзирая на обжорство, был непоколебимо здоров, так что даже испытывал неловкость, находясь в компании хворых.

— Я предлагаю встретиться завтра в «Лондоне», — сказал фон Димшиц. — Вам это должно быть удобно. В два пополудни или в три? К тому времени я кое-что узнаю.

— В два, — решил Маликульмульк. — Буду вам обязан…

— Благодарю вас, герр Мирбах. За нотами я зайду уже в будущем году, у вас довольно времени…

Торговец витиевато пожелал своему постоянному покупателю благ в наступающем году, назвав его при этом «фон Дишлер». Затем шулер поклонился Маликульмульку и вышел. В отворившуюся дверь залетел влажный ветер — тысячи прохладных иголочек уткнулись в лицо и пропали.

— К вечеру метель разгуляется, — произнес Мирбах. — Думаю, в такую погоду покупателей у меня не будет. Не угодно ли посмотреть ноты? Я, если господин что-то выберет, за день перепишу.

Маликульмульк вспомнил, что его ждут в аптеке Слона, поблагодарил и также вышел.

Краснокирпичный причудливый щипец Иоанновской церкви был еле виден сквозь снег, а небо напоминало ровный лист серой бумаги. Справа, возле Конвента Экке, дворник ладил большой сугроб. Слева, у перекрестка с Известковой, другой дворник убирал в большой совок конский навоз. Больше на улице не было ни души — и фон Димшиц тоже куда-то успел сгинуть.

Гравюра, подумал Маликульмульк, черно-бело-серая гравюра, вот ведь и медная труба на цепочках запорошена снегом. И вывески мясных лавок, которых здесь не менее шести. Любопытно, удерживаются ли снежные попоны на медных петухах, там, высоко, на церковных шпилях…

И он, шагая к аптеке по щиколотку в снегу, все более погружался в меланхолию: вот и Новый год наступает, а в уходящем уже ничего не успеть, ни единой строчки… разве что стихотворное поздравление Голицыным в стиле «Подщипы», на древнеславянский лад, пусть повеселятся…

* * *

В Рижском замке было не до праздника Святки — а бойкие горничные присмирели, придворные дамы Варвары Васильевны — и те по углам прячутся. Явление полицейских сыщиков ни к чему хорошему не привело — они даже не смогли толком допросить голицынскую дворню, потому что дворня говорит по-русски и немного понимает по-французски, а сыщики — немцы. Сам князь, Сергей Федорович, немецкий знал отменно, пришел полицейским на выручку, чтобы в присутствии барина люди не боялись и не плели чрезмерной околесицы. И два часа спустя махнул рукой — ни черта не понять! До людей дошло лишь то, что всякого из них обвинить могут, и они принялись не то чтобы нагло врать — а забывать вещи очевидные, даже без разумной цели, а на всякий случай: меньше скажешь — меньше неприятностей. Вот божились, что синей лисьей шубы не принимали, а правда ли — неведомо…