Скрипка некроманта

— Мне бы не хотелось, чтобы это был Брискорн, — сказал Маликульмульк и принюхался — кофей уже начинал распространять по крошечной комнатке свой аромат.

— Да и мне совершенно бы не хотелось, чтобы виновником оказался офицер. Но вы, Иван Андреич, не все мне рассказали…

— Не все.

— У вас есть улики против Брискорна, но вы как человек благородный сообщать их не желаете. Что же, воля ваша, — скорбно произнес Федор Осипович. — Тогда вам остается бродить окрест моего дома и знакомиться со сторожами, авось кто из них проболтается и вы нападете на след разбойников, похитивших шубу. Но эта шуба давно уж нашла нового хозяина.

— Она приметная.

— И что же? Из нее сделают две — поменяют сукно, что идет на покрышку, а к прежнему сукну приделают иной мех. И — все, и нет более шубы! Воры на такие кундштюки мастера. Не тратьте время, милый мой Иван Андреич, лучше приглядитесь к Брискорну. Ага! Кофей вот-вот поспеет!

Они отвлеклись и вернулись к разговору, уже когда чашки были наполовину пусты.

— Я отлично вас понимаю, — сказал Федор Осипович. — Вы идете верным путем, и поиск пропавшей скрипки — та задача, решение которой для вас необходимо. Вы найдете вора, вернете скрипку бедным музыкантам и поймете одну важную вещь. Вы поймете, что начали понемногу исправлять свои ошибки, и это принесет вам такую отраду, что вы поразитесь… Я познал это чувство, когда стал исправлять глупости, понаделанные мной на том свете, и увидел первые итоги.

Опять, подумал Маликульмульк, опять эти загадочные бредни. Вот, казалось бы, прекрасные вещи человек говорит — и вдруг свернул в сторону, сел на своего конька и понесся, и понесся…

— Скажите мне прямо, Иван Андреич, сильно ли вы горюете оттого, что перестали писать и видеть свои творения в журналах? — спросил выходец с того света. — Я имею право задавать такие вопросы, ибо я сам понаписал немало, перевел — того более, а уж издал — прорву, истинную прорву! И я понял, что журналы и книги не должны появляться в доме человека, решившего посвятить себя борьбе с пороками. Поглядите — много ли у меня книг? Молитвослов разве да Четвероевангелие, потому что православному человеку без этого нельзя. Ваш ангел-хранитель, видя, сколько сил вы вкладываете в писанину, милосердно отнял у вас этот сомнительный дар, а оставил жажду справедливости и желание искоренять пороки. Вы умерли для мира, в котором занимаются суесловием, — я также умер! Мы — покойники! Как покойник теряет то, что его привязывало к жизни, так и мы. Но взамен мы получим истинную власть — вы скоро убедитесь в этом… Право, жалеть не о чем! Вы, вослед за мной, воскресли в ином мире, где незачем заниматься словоблудием. Поймите же это, наконец! Как только поймете — кончатся ваши посмертные мытарства! Что вы оплакиваете? Вольнодумство свое? И многие ли пороки истребили вы при помощи вольнодумства? Комплименты, получаемые от себе подобных? Смешно, право! Аплодисменты театральной публики, которых вы не дождались? Да Иван Андреич, вспомните — не более ли аплодисментов, чем лучший монолог в сумароковской трагедии, вызовет нога танцовщицы, заголившаяся вдруг до самого срама?!

Маликульмульк скрылся, его не было более в жарко натопленной комнатке. Взволнованная речь Федора Осиповича его не догнала, а Косолапому Жанно все было безразлично: хвалят, ругают, не обращают внимания, кидают из баловства конфектными бумажками, опрокинулся на штаны соусник, заляпаны жиром рукава… прав Федор Осипович, неправ Федор Осипович… есть горячий кофей, именно такой, каков приятен языку и глотке, есть бисквитный рулет с маком, их надо попеременно добавлять в рот, совмещая с уже разжеванной массой, и находить в этом занятии покой, сосредоточиться на нем, вытеснить мысли из головы заботой о равномерном движении челюстей. Именно так.

— Поверьте мне, это был Брискорн, — сказал собрат-покойник. — Он принят в лучших здешних домах, именно его попросили бы о такой услуге. Может быть, еще можно все исправить без шума и вернуть скрипку музыкантам. Может быть, скрипка еще в Риге. У Брискорна в замке были сообщники или сообщницы. Вы наверняка знаете обо всем этом больше, чем говорите. Борьба с пороками — это не обязательно их громогласное обличение. Вот вы во всю глотку обличали — и что же? Не с того конца начали…

Косолапый Жанно не двигался, его крупная рука лежала на столе, пальцы касались чашки, веки опустились, оставив узенькую щелочку — такую, чтобы Федор Осипович вывалился из поля зрения. Он не желал ничего. А выходец с того света — того, где вслух обличают пороки, — толковал об иных способах, более надежных, и просил, умолял об именах Брискорновых сообщников. Очевидно, он был прав.

Он был загадочный чудак, но именно загадка его существования придала его словам вес. Столичный житель, вдруг объявившийся в Риге, бродящий вокруг замка, занятый неведомо чем, но много знающий о делах магистрата и продажности полиции, — кем бы он мог быть? И если он твердил, что борьба с пороками отныне — его ремесло, то что имел в виду?