Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

Как, черт возьми!? Ну я не сказал «черт», конечно, но говорю: «Как прикажете вас благодарить?» А она: «Обними и поцелуй». Совсем с ума сошла. Я говорю: «Подожди, Тоша!»

Резко так говорю. А она: «У тебя правда есть сын?» Я говорю: «Какой сын? Ты что, спятила?» А она: «Сам сказал. Врун, врун, врун…» И как давай меня кулаками молотить — по-настоящему, сильно, я еле успеваю отбиваться. Я и забыл, что сказал про сына. В общем, разобрались.

— Просьбу-то ее выполнил? — не открывая глаз, очень серьезно спросил Скоробогатов.

— Какую просьбу?

— Ну как? Обнять и поцеловать.

— Пришлось.

Мерин замолчал. Полковник выдержал паузу.

— Ну-ну, я слушаю.

— Да. Короче, я ей говорю…

— Нет, нет, Сева, не надо «короче». Все очень подробно. Будем вместе выискивать булавки в стогу: дело непростое. А если эта девочка заодно с кем-нибудь? И сеточки расставляет? Уж больно все у нее обаятельно-наивно для шестнадцати-то лет получается. Не кажется? Сейчас в этом возрасте давно уже бандами руководят и вдоль дорог стоят с предложением себя за бесценок в любой форме.

Скоробогатов заметил меринскую бледность, его вмиг воспалившиеся глаза, продолжил примирительно:

— Ты прости меня, старого циника, но у меня с доверительностью к людям с детства дела обстоят неважно. Сильно меня, видимо, в детстве обманом по башке шарахнуло, если до сих пор даже себе иногда не верю. Я ведь только через десять лет узнал, что родителей моих убили. Верил нашей пропаганде: остались на Западе, предали Родину, бросили сына, меня то есть. А когда узнал… Веру из меня каленым железом вырвали… Причем всякую, не только в людей — и в Бога, и в Дьявола… Жить с этим нелегко. С тех пор вот пытаюсь оправдать себя, что, мол, профессия обязывает, но это так, детский лепет, для бедных. — Он достал носовой платок, вытер вспотевшее лицо. Улыбнулся. — Ну, что пригорюнился? «Не принимай близко», как говорит наш общий товарищ Трусс, я это к тому сказал, что излишняя доверчивость в нашем деле действительно не помощница: доверяй, но проверяй. Поехали дальше: ты ее обнял, поцеловал…

— Юрий Николаевич, — взмолился Мерин.

— Нет, нет, я вполне серьезно, иногда ведь приходится такое (!) выделывать ради одного единого нужного словечка. Помнишь у Маяковского: «…Тысячи тонн словесной руды единого слова ради.» Гениально. Кстати, как целовались, в губы? — И заметив неприличный окрас меринской физиономии, продолжил: — Сева, ну что ты как маленький, честное слово? Двадцать лет человеку, а он при одном только слове «поцелуй» краснеет. Да пойми ты, что у большинства людей цель оправдывает средства: если ей нужно было от тебя чего-то добиться — завлечь, влюбить, заманить, подставить, лишить здравомыслия, наконец — она и отдаться могла тут же, благо диванов много и никого рядом, лишь бы задачку поставленную решить. А наша с тобой задача — распознать цель и не позволить средствам ее достичь, коли она против нашей воли. О, я с тобой уже стихами заговорил: «Коли-воли». Ну так как?

— Как целовались?

— Да, как целовались.

— Я ее поцеловал, а потом она меня. В губы.

— Ох, как с тобой трудно. — Полковник глубоко вздохнул и опять закрыл глаза. — Ладно, поехали дальше.

— Дальше я говорю: «Тоша, то, что ты сказала, очень важно, пойми». А она не дает мне говорить.

— Как это?

— Рот затыкает.

— Чем?

— Руками.

— Но ты ведь сильней.

— И губами.

— Что «губами»?

— Затыкает.

— С ума с вами сойдешь. И что?

— И все. Руку положила.

— Куда?

— На грудь.

— На твою?

— На свою.

— А рука чья?

— Моя.

Скоробогатов выпрямился в кресле, долгим взглядом измерил подчиненного, процитировал не к месту: «И сказал тут Балда с укоризной: „Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной“». Подошел к стеллажу.

— Ты после меня куда?

— К Марату Антоновичу.

— Да, странная семейка. По пятьдесят можем позволить?

— Можем. — Лицо Мерина приняло цвет свекольного отвара.

Они выпили.

— Ты голодный?

— Нет.

— А если не врать?

— Немножко.

Валентина принесла бутерброды, чай, лимон, сахар, поставила поднос на стол.

— А лимон-то зачем? — вопрос прозвучал достаточно грозно. Секретарша на мгновение замерла.

— Лимон? Для чая, вы чай любите с ли…

— С лимоном я люблю коньяк, а не чай, пора бы усвоить за столько лет. Придется пить коньяк, но учти — под твою ответственность, ты спровоцировала. Наливай нам со Всеволодом по сорок девять граммов, не больше.

Трапеза прошла в молчании: коньяк пролетел незаметно, бутерброды оказались сказочно вкусными, чай горячим и ароматным, сахар — сладким.

— Ну, — растянулся в кресле Скоробогатов, когда Валентина с деланой обидой на лице удалилась восвояси, — и что?

— Ничего не было, Юрий Николаевич, клянусь вам — ничего не было, вот клянусь вам… — запричитал Мерин.

— Да я не об этом спрашиваю: не было и не надо, вам же хуже. Ты мне скажи, что ей от тебя надо, как думаешь? Понравился, импульс, молодая кровь взыграла? Или расчет какой?

— Не знаю, Юрий Николаевич, честное слово не знаю, но ничего не было, поверьте…

— Да верю я, верю, что ты заладил: «Поверьте, поверьте». Ве-рю. Не понимаю — это другое дело.