Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

Не хочешь нажить врагов – не давай взаймы, тем паче безвозмездно. Это уже никакая не мудрость, а немудреная жизненная проза, с которой лоб в лоб столкнул Лерика безжалостный собственный опыт: после этого для Федора столь благополучно закончившегося инцидента его любовь к своей благодетельнице, как мелкие лужицы поздней осенью по ночам, стала покрываться непрочной корочкой льда, и хотя до полного охлаждения, до метелей и сугробов было еще далеко, но женское чутье подсказывало, что «зима» не за горами и временная «оттепель» возникала все реже и реже. Она таскалась за ним по командировкам, делала дорогие подарки – после «Мазерати» они ненадолго укатили во Францию на Лазурный берег и в те дни никакой медовый месяц не мог бы сделать ее более счастливой, – до помутнения сознания не верила, как бы ни старались бывшие подруги, в его «невесту – дочь посла», несколько раз ложилась на всевозможные бессмысленные «подтяжки» и «увеличения»… Тщетно: катастрофа – а именно так представлялось ей неизбежное охлаждение Федора – приближалась, хоть и без демонстрации с его стороны, но и не столь умело, чтобы она могла этого не замечать.

И вдруг – о, радость! Не верь после этого в провидение! – любимый вновь оказался в полной от нее зависимости.

В мае прошлого года в предместье Парижа служебную машину Федора Колчева прошила строка автоматной очереди. Водитель скончался на месте до прибытия «скорой помощи», сам же молодой дипломат, сидевший на пассажирском месте, отделался относительно легким ранением плеча, в тот же день был доставлен в Москву и прооперирован в военном госпитале.

Французская полиция несколько месяцев усердно демонстрировала российскому посольству бурную деятельность по поимке злоумышленников, арестовывала и выпускала на свободу представителей неблагополучной части столичного контингента – клошаров, карманников, мелких домушников и, наконец, сославшись на отсутствие каких бы то ни было улик по данному делу, нажала на тормоза, и преступление плавно перекочевало в разряд не подлежащих раскрытию.

Федор же после выписки из госпиталя заметно увял, по больничному листу на работе не появлялся, месяц без малого затворничал в своей квартире, в Переделкино не показывался, на телефонные звонки отвечал неохотно и односложно. Лерик в неопределенном статусе – жены ли, любовницы, домашней хозяйки – почти ежедневно приносила туда продукты, стряпала, мыла, стирала, вытирала пыль, проветривала, выносила мусор и без видимых признаков благодарности со стороны хозяина униженно отбывала восвояси.

Все круто изменилось в конце декабря.

Войдя однажды в погожий предновогодний денек – румяная, полная сил и желаний и, как уже стало привычным за последнее время – с многочисленными пакетами наперевес – в квартиру № 44 по Кутузовскому проспекту, она застала любимого неподвижно и почти бездыханно лежащим ничком на диване. После мучительных, долго не приводящих ни к какому результату расспросов, слез, рыданий и, в конце концов, истерик ей все же удалось вытрясти из Федора кое-какие признания: оказалось, что накануне им было обнаружено в почтовом ящике от руки написанное по-французски короткое послание, после прочтения коего синхронный переводчик министра иностранных дел России и впал в до сих пор не отпускающий его транс. В переложении на понятный Лерику русский рукотворная угроза звучала следующим образом: «Второго предупреждения не будет. В прятки играть глупо. Ждем еще год. Последний». Подписи не было.

Так Валерия Модестовна Твеленева, в девичестве Тыно, стала единственной владелицей тайны, повергшей ее любимого в нынешнее, близкое к предсмертному состояние: оказывается, некие иноземные партнеры во что бы то ни стало требуют от него выплаты карточного долга чести.

Первым ее порывом стало желание немедленно утешить расстроенного юношу: господи, какая глупость, было б о чем думать, из-за чего расстраиваться, чай, не впервой, они выкрутятся, надо только для этого положиться на нее, Лерика. Нет невозможного для любящего сердца, да и знакома она прекрасно со всякими карточными передрягами – в далекой уже юности увлекалась Пушкинской «Пиковой дамой», читала роман тезки своего Феденьки, тоже Федора, Достоевского «Игроки», из тех же книжек знает о нередко случавшихся в старину закладах проигравшимися драгоценностей, домов, имений и даже благоверных жен, после чего бедняги бывали вынуждены заканчивать земное существование рукоприкладством, – знакома она со всякого рода подобной литературой и до сих пор относит все эти ужасы к больной фантазии авторов и их нездоровому стремлению доставить читателю как можно больше вредных, по ее мнению, эмоциональных переживаний.

Но когда «расстроенный юноша», идя навстречу ее категорическим настояниям, тихим, загробным голосом озвучил-таки цифру своего проигрыша, Лерик на какое-то время… задумалась, поскольку цифра эта, будучи произнесенной вслух даже таким почти не произведшим колебаний воздуха звуком, многократно превысила пределы ее воображения.

Не пришла в ужас. Не впала в отчаяние.

Задумалась.