Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

Сева обнял его за плечи, усадил на прежнее место, присел на корточки рядом.

– Ну давай перестанем, давай, а? Давай? Все будет хорошо, вот увидишь, поверь мне. Хочешь, обзвоним ближайшие больницы, наверняка его в ближайшую доставили, и все выясним. Хочешь?

Герард долго смотрел в глаза Мерина, потом опустил голову и сказал:

– Нет. Не надо.

– Почему?

– Очень страшно.

Они помолчали, Герард постепенно успокаивался, в очередной раз сообщил, что он «к деду пойдет», но продолжал сидеть, его била лихорадка. Мерин мучительно соображал, что же ему дальше делать – оставлять в таком состоянии больного человека не хотелось, но и сидеть с ним тоже не выход – неизвестно, на сколько может затянуться это сидение.

И вдруг Герард произнес:

– Несколько дней назад.

Это прозвучало так неожиданно и непонятно, что Сева вздрогнул. Его только и хватило, чтобы переспросить:

– Что «несколько дней назад»?

– Видел.

– Что видел? – опять не понял Мерин.

Герард повернулся к нему всем телом, глаза его говорили: «Вот уж не думал, что ты такой несмышленый? Ведь это я даун, а не ты». Он сказал:

– Она меня попросила на скрипке поиграть, а сама не умеет.

У Мерина бешено застучало в висках, стали мокрыми ладони.

Он все понял. И по спине у него побежали мурашки.

– Когда это было?

– Недавно.

– Вспомни точнее.

Герард сложился пополам, руками охватил свою выбритую голову, скрюченные пальцы оставляли на ней белые вмятины, но они тут же синели, изнутри заполняясь кровью. Потом он попросил:

– Не смотри на меня так, я боюсь.

Мерин отвернулся. Подошел к окну – Тверская улица жила своим ярко освещенным, шумным, суетливым, внешне беззаботным бегом. Ему подумалось, какой чудовищный обман: произойди сейчас что угодно – землетрясение, шторм, обвал, чья-то смерть – каждую секунду на планете гибнут десятки тысяч людей – умри сейчас Марат Твеленев, уйди из жизни он, Сивый Мерин, – ровным счетом ничего не изменится – эта подвижная декорация за окном будет все так же бездумно весело лгать и обольщать праздником бытия. Наконец, он не выдержал:

– Ну вспомнил?!

– Я стараюсь.

– Хотя бы до того, как обокрали вашу квартиру или после?

– До. – Герард выпрямился, руки его безвольно повисли вдоль туловища, лицо растворилось в цвете белесого потолка, он тяжело дышал. – Я очень устал. Я к деду пойду.

– Подожди.

Мерин знал, что в кабинет Антона Игоревича право на вход имеют три человека: Нюра, Надежда Антоновна, Герард. И еще врачи. Все. Больше никто не смеет переступать порог святая-святых девяностолетнего песенника. Значит… Он опять присел на корточки перед Герардом, тряхнул его за плечо, стараясь заглянуть в глаза.

– Где она хранится? В шкафу?

– Да.

– Шкаф закрыт на ключ?

– Да.

– И ты знаешь, где он спрятан?

– Да.

– Где?

Герард молчал.

– Она попросила тебя украсть скрипку?

– Нет. Поиграть. И вернула, я положил на место.

– И долго она играла?

– Не знаю.

– Вернула когда?

– Быстро. В тот же день.

– Зачем ты это сделал?

– Папа Марат попросил.

– Марат Антонович? Он сам тебе это сказал?

– Нет.

– А кто?

– Она.

– Понятно. Подожди, не уходи. – Он достал из кармана мобильный телефон, набрал несколько цифр. – Яша, Твеленева Валерия Модестовна, повестку на завтра, на девять.

Герард встал.

– Я пойду к деду.

– Да что ты все заладил-то: к деду, к деду, как попугай, – в сердцах вырвалось у Мерина, – не помрет твой дед!

Герард подошел к двери, обернулся, сказал:

– Он умер.

И вышел из кухни. Мерин кинулся за ним.

В «композиторских» апартаментах Мерину до сих пор еще бывать не приходилось и теперь, вместе с Герардом оказавшись здесь, в первый момент он испугался: уж не так ли устраивают свой домашний уют привидения? В бесконечном пространстве комнаты, плохо освещенном щелями неплотно задвинутых оконных штор, бесформенными тенями грудились какие-то диковинные, беглому взгляду не поддающиеся определению предметы – шкафы ли, столы или гробы с отворенными в немом приглашении крышками. Воздух был тяжел, сперт и накурен ядовитым запахом лекарств. До полной склепости не хватало паутин, пауков и летучих мышей.

Мерина неудержимо потянуло на волю. Он прошептал:

– Зажги свет.

Герард щелкнул выключателем и по мановению «лампочки Ильича» в тот же миг все изменилось: и столы со шкафами, и рояль с бронзовыми на нем канделябрами, и даже неопределенного цвета огромные картины в позолоченных рамах, кресла, сундуки, тумбочки – все материализовалось в своем первоначальном виде и обрело свои законные места. А гробы с крышками, слава богу, исчезли. И даже в воздухе заметно полегчало. «И чем бы ни закончился спор о том, кто изобрел электричество, – подумал Мерин, – их ли Эдиссон или наш Яблочков, следует признать, что это есть великое изобретение».

Тело композитора лежало непокрытым на диване в самом дальнем углу комнаты и потому казалось маленьким и жалким. Оно было одето во все черное: носки, брюки, двубортный пиджак, галстук, и только мятый воротничок рубашки выделялся подобием белизны. Когда Мерин подошел ближе, тело спросило:

– Это ты, Гера?