Скрижаль Тота. Хорт – сын викинга [сборник]

По зову главного жреца к берегу пристало еще одно судно. Дюжие слуги жрецов затащили тяжелые корзины с серебряными слитками и золотыми монетами (плата за жертвенную чашу своего божества) в твердь, и началось взвешивание. Юмаллу подняли из землянки на поверхность, причем это сделали не русы, а жрецы чуди, которые полностью завернули свое божество в холст, и оно стал похожим на кокон, – чтобы идол не мог видеть надругательства над своей священной персоной, когда его меняли по весу. Большие рычажные весы, которыми пользовались купцы, всегда были наготове, поэтому взвешивание не заняло много времени.

За чашу жрецы чуди заплатили золотыми византийскими солидами[144], франки называли их безантами. Едва стрелка весов остановилась посредине, уравновесив идола и груду серебряных слитков, черноризцы подхватили Юмаллу на руки и почти бегом направились к воротам. Они даже не подумали вежливо попрощаться, только главный жрец (он шел замыкающим, налегке) вдруг на мгновение приостановился и вперил свои немигающие зенки в Морава, который как раз оказался неподалеку.

Юноше показалось, что в него полетели черные стрелы. Огромным усилием воли он сумел поставить заслон Силе, исходящей из глаз жреца Юмаллы, и тот, резко мотнув головой, словно прогоняя наваждение, пошел дальше. Но уже у самых ворот жрец резко обернулся и бросил еще один взгляд в сторону Морава. В нем явственно читалась угроза.

Неужели жрец опознал в нем главного виновника похищения Юмаллы? Ну, это вряд ли, успокаивал себя Морав. Скорее всего, он почувствовал Силу, исходящую от чересчур напряженного Морава, который думал, что в переговорах Рогволда со жрецом Юмаллы решается его судьба.

И неожиданно он оказался прав в своих предположениях. Едва флот чуди поднял паруса и отправился к родным берегам, сначала раздался всеобщий вздох облегчения, а затем послышались радостные крики. Как-то так получилось, что «волки» оказались в кольце гогочущих дружинников, которые хлопали юнцов по плечам и проявляли братские чувства. Еще бы – совершенно бесполезный идол из-за решения Рогволда запереть его в землянке вдруг принес целую кучу серебра! Такое богатство! О-ей!

– Слушайте все! – возвысил голос Яролад. – Объявляю пир на три дня! Яромир! – позвал он своего близкого родственника и по совместительству ключника воинской дружины. – Прикажи выкатить из моего погреба бочки с медовухой и сурицей! А ты, большуха[145], – обратился он к своей жене Чаруше, – созывай женщин и чтобы к вечеру стол был накрыт.

Ответом ему был дружный рев луженых глоток: «Пир! Пир! Слава „волкам“, слава Мораву!» Пирушка – это было именно то, что требовалось после недавних треволнений. Что ни говори, но даже самые смелые дружинники испытывали смущение перед силой чуди. Слишком много кораблей, полных воинов, пригнали жрецы Юмаллы к берегам русов. А ведь в тверди была, считай, половина мужей, способных держать оружие. Остальные вои или не вернулись из похода, или промышляли зверя в дальних лесах.

Мало того, редко кто из военачальников сомневался, что и в лесу могли таиться отряды этого колдовского, чрезвычайно скрытного племени. А уж чудь умела сражаться будь здоров. И тут такая несомненная удача с большим прибытком, который сам упал в руки, как созревший плод яблони-дички, без кровопролития. И кто главный виновник такого везения? Его и искать не нужно – вот он! Ай да Морав! Ну, молодец!

Теперь все обратили взоры на виновника незапланированного торжества, который не знал, куда спрятаться от такого повышенного внимания к своей персоне. Общее мнение выразил все тот же вождь Яролад:

– А не пора ли нашим молодым «волкам» принять посвящение в боевую дружину?

– Пора, пора! Давно пора! – закричали дружинники и ударили в щиты рукоятками мечей и обухами топоров; над твердью раздался грохот, будто начались зимние шторма. – Достойны! Будут нам верные други!

– Через пять дней будем отмечать первое осеннее Сварожье, когда Сварог[146] начинает устилать землю золотым ковром из опавших листьев, да кличет светлых богов на пир в Сваргу, – продолжал вождь. – Этот светлый день как раз подходит для торжественного посвящения в дружинники. Ведь после Сварожья начинаются свадьбы, и тогда придется нашим юным витязям долго ждать, до самой весны.

На том и порешили, ко всеобщему удовольствию.

Морав не стал ввязываться в обсуждение недавних событий. А оно было бурным. Все чувствовали огромное облегчение, что не пришлось стоять насмерть, а затем горевать и справлять похоронные тризны. Поэтому говорили все сразу, перебивая друг друга, будто каждого жителя тверди прорвало. Смешался стар и млад, седовласые вои и юные молодки, обстоятельные отцы семейств и робичичи…

О Мораве постепенно забыли, а он и рад был этому. Ему хотелось побыть наедине со своими мыслями. Впервые за долгое время в душе юноши, вместо тревожного предчувствия каких-то серьезных перемен в его судьбе, может даже беды, поселилось радостное умиротворение. Но Морав откуда-то знал, что все это временно.

Глава 8. Черный Перун