Скрытая жизнь братьев и сестер. Угрозы и травмы

При обсуждении «инаковости», будь то гендер, раса, класс или этническая принадлежность, ненависть объясняется очевидным фактом отличия «другого»¹¹. Сиблинговый опыт показывает обратное: положение, занимаемое сиблингом, сначала воспринимается как «то же самое» – ненависть направлена на того, кто похож на меня. Именно эта ненависть к одинаковому замещает то, что потом порождает категорию «другого» в качестве защиты. Теперь именно его можно представить как другого, как того, кого можно ненавидеть или любить. Тому, кого сместили, сначала некуда пойти: ребенок хочет быть тем, кем он или она все еще является, – ребенком. От нового ребенка нужно избавиться, но, когда он не исчезает, его нужно «перенести» в другое место, на место «другого». Королем в замке должен быть я, а новый ребенок – грязный проходимец.

Не лежит ли ранний сиблинговый опыт создания «инаковости» из одинаковости в основе восприятия «инаковости» рас, классов и этнической принадлежности, инаковости, которая делает сходство невидимым, так что его потом приходится открывать на другом уровне? Если это так, то сиблинговый опыт, являясь первичным по природе, лежит в основе этой модели. Ненависть к тому, кто кажется угрожающе «таким же», может затем трансмутировать в зависть или маскироваться под зависть. После столкновения с таким травматическим опытом, как, например, землетрясение, влечение к жизни затопляет влечение к смерти, переживший его будет испытывать ярость и ненависть, но постепенно он начинает завидовать тому, кто избежал этой травмы, чей дом все еще стоит, чей партнер или ребенок все еще жив. это просто несправедливо. Как говорят дети, день да ночь – сутки прочь.

Хотя эта социальная категория братства и сестринства намного шире, у биологических братьев и сестер всегда есть общие родители: оба или хотя бы один. В условиях большого города, где часты ситуации внебрачного сожительства, адюльтера и даже полигинии, биологические братья и сестры могут не знать друг друга, поэтому фантазии могут приобретать дополнительную силу. Однако одноутробные дети, как правило, остаются вместе и всегда считаются близкими сиблингами. Отношения между братьями и сестрами по материнской линии всегда особенно важны.

Хорошо известно, что в психоаналитической теории в ХХ веке произошел сдвиг от отца в сторону матери. «Символическое»[12] и «закон отца» у Лакана были преднамеренно направлены против самих основ этого перехода. Переключение внимания на мать часто рассматривается как акт восстановления справедливости и устранения дисбаланса. Хотя и признается, что смещение фокуса на матерей произошло под влиянием новой клинической перспективы, зачастую разрабатываемой женщинами-аналитиками, и материнского переноса, этот значимый клинический фактор все еще не привлек достаточного внимания.

Всегда трудно соотнести бессознательный психический материал с социальными факторами: социальное становится бессознательным, а затем из бессознательного проникает в доступное предсознательное, пройдя полную трансформацию. Тем не менее я рискну пойти неизведанными тропами. Должно смениться не одно поколение, чтобы социальные изменения оказали влияние на психологию бессознательного, Эго и Супер-Эго, тем не менее в конце концов это происходит. За период «нравственного материнства», который охватывает в Европе эпохи второй промышленной революции – период с середины до конца XIX века и далее, до Второй мировой войны и послевоенного времени, когда получила развитие концепция «психологической матери», практика, законодательство и идеология в технологически продвинутых странах сделали мать в определенном смысле заметной. Если когда-то ребенок принадлежал отцу, то в западном мире ХХ века функции заботы и опеки переходят к материи. Лишь с недавнего времени, хотя больше в теории, чем на практике, эти функции распределяются между родителями. Этот сдвиг произошел только тогда, когда отцовство перестало быть сопряжено с властью, а роли матери и отца стали более похожими. В социальном плане мать становится более важной для воспитания ребенка, а не только для его рождения. Наблюдается заметное снижение рождаемости (Szreter, 1996). Однако в своей новой роли матери становятся все более изолированными, а доля женщин в категории «одиноких родителей» остается высокой, несмотря на увеличение частоты моногамных браков.