Скрытая жизнь братьев и сестер. Угрозы и травмы

Если мы посмотрим на фантазию об избиении через призму сиблинговых отношений, то она выглядит следующим образом. Первая фаза включает искоренение другого. Следующая фаза – это искоренение Эго как прелюдии к аутоэротическому оргазму. Мужское Эго мальчика исчезает, когда он занимает положение женщины. У девочек уничтоженное Эго психически отсутствует, следовательно, к нему нет доступа⁵. Третья фаза видится как диффузия первой фазы, когда один «другой» становится рядом других. Тем не менее, эти «другие» также не обладают своими собственными особыми характеристиками; все они просто обозначают аутоэротичного субъекта. В интересах полного оргазмического удовольствия третья фаза включает садизм первой и мазохизм второй фазы.

Понять сложный процесс фантазирования будет легче, если привести пример. Во-первых, необходимо упомянуть, что предполагаемое центральное физическое ощущение – это пульсирование возбужденного клитора или полового члена.

Из этого ощущения или для создания этого ощущения человек, занимающийся мастурбацией, создает фантазии об избиении, обращаясь, я полагаю, к реальным или воображаемым сценам с участием сиблингов или сверстников, которые являются конкурентами и которые выступают в этих фантазиях «в роли» детей. На многих языках пенис и клитор называются «малыш». Однако наиболее важным моментом является то, что по мере взросления фантазирующего избиваемый ребенок тем не менее остается ребенком. Кажется, что нельзя представить избиваемого взрослого, даже если садомазохистское избиение является частью реальной сексуальной жизни, как в случае с г-жой X. То, что избиваемый ребенок, обычно сиблинг, не вырастает, означает, что эта фантазия, вероятно, берет свое начало в детстве фантазирующего; фантазия – это статический анклав.

Чтобы проиллюстрировать это, мы можем рассмотреть вопрос об использовании детской порнографии. Такая порнография представляется мне опасной именно потому, что она делает конкретным то, что должно оставаться фантазией. Тот, кто делает порнографию, воссоздает в реальности образ сексуального и физического насилия над детьми, чтобы подпитывать мастурбационную фантазию, которая, вполне возможно, достаточно широко распространена. Если для каждого из нас в той или иной степени характерна фантазия об избиении ребенка, берущая свое начало в нашем детском возбуждении, когда сексуальность и жестокость, связанные с нашими сиблингами и сверстниками, сопровождались физической стимуляцией, то именно эта очень распространенная фантазия и проявляется в детской порнографии. Поскольку создатели порнографии прибегают к конкретизации, существует опасность того, что зритель может потерять границу между фантазией и реальностью. Если фантазирующий пережил в детстве насилие и/или инцест, то у такого человека границы между фантазией и реальностью с большой долей вероятности стерты, и потому в его социальной жизни наблюдается навязчивая потребность повторять (тот, над кем совершили насилие, насилует сам), которая психически проявляется в навязчивости мастурбационной фантазии. Кроме того, существует опасность, что вследствие такой фантазии насильник и тот, кого изнасиловали, поменяются местами, потому что в каждом из нас потенциально присутствуют оба.

«Многосложность» фантазии об избиении ребенка свидетельствует о том, что фантазирующий не занимает одну только позицию: как и во сне, он или она является всеми персонажами сразу, избивающими и избиваемыми, один ребенок или много, наблюдатель и наблюдаемый. Когда в качестве ассоциации ко сну Сара (глава 3) говорит о своем страхе быть обвиненной братом в совершении полового акта, это происходит не только потому, что она, вероятно, желала этого сама, даже если она была его жертвой, но и потому, что, будучи и братом, и сестрой, она переживает желание брата как свое собственное. Не является ли это моделью для полового акта в целом, когда возбуждение другого человека возбуждает, потому что я и другой человек – одно целое? Подобные отношения лежат в латеральной плоскости, они не являются отношениями с матерью или отцом.