Такого термина, как infamia («бесчестье»), в древнеримской юриспруденции не существовало, тем не менее он широко применялся для характеристики асоциального поведения, подрывавшего нравственные устои общества. Например, если человек был осужден криминальным или гражданским судом, он считался бесчестным, опозоренным. В ту же категорию попадали банкроты, разбойники и солдаты, с позором уволенные из армии, а также рабы, проститутки, актеры, ланисты и гладиаторы. Если судить по античной литературе, можно подумать, что последние тяжело переживали свое бесчестье. Тертуллиан, порицая элиту и христиан, говорил: «Устроители и распорядители игр наказывают бесчестьем и лишением прав тех самых возниц, актеров, атлетов, гладиаторов, которым зрители отдают свои симпатии, а зрительницы, сверх того, и тело, рискуя погубить свое доброе имя и репутацию: им закрыт доступ в курию и на Ростры, в сенаторское и всадническое сословие, к каким-либо почетным должностям и наградам. Какое извращение! Они любят тех, которых наказывают; презирают тех, кого одобряют; хвалят исполнение, а исполнителя позорят. Как странно бесчестить человека за то самое, за что воздается ему честь» (О зрелищах, 22).
«Людское мнение «исключает [гладиаторов] из всякого почетного звания» (О зрелищах, 23).
Но бесчестье, которое элита так боялась навлечь на себя и с такой готовностью распространяла на другие слои общества, практически ничего не меняло в жизни простого человека. Прежде всего, закон не предусматривал обвинения в бесчестье. Юридически наказуемые или общественно порицаемые поступки навлекали на человека бесчестье, но оно не учитывалось в суде. Однако если человек считался бесчестным, то для него существовали юридические ограничения. Человек с клеймом бесчестья не мог представлять третье лицо в суде, выступать свидетелем во время следствия, просить кого-то стать его представителем в суде – но ведь этих прав не имели и несовершеннолетние, женщины, лица, находившиеся под опекой, вольноотпущенники, а также магистраты, входившие в число судей. Разумеется, как отмечал Тертуллиан, гладиатор не мог быть сенатором, всадником или местным магистратом, но какой боец хотел или мечтал об этом? Зрителям из простонародья это тоже было безразлично – ведь общество считало их недостойными этих званий и должностей, а они вовсе не являлись бесчестными! Гладиатора могли отказаться хоронить на кладбище, но и здесь все зависело от того, как к нему относился ланиста. Если боец по беспечности или невезению попадался на месте преступления, оскорбленный муж мог поступить с ним, как с рабом, т. е. убить прямо на месте – но ведь гладиатора и воспринимали как раба, о чем говорилось в тексте его присяги. И наконец, гладиатор не мог стать солдатом («бесчестные люди не служат в армии»), но человек имел право выбора – пойти ли ему в армию или поступить в гладиаторскую школу, и для тех, кто выбрал последнее, вопрос о вступлении в армию уже не стоял; несколько случаев желания гладиатора стать солдатом описаны в риторических упражнениях элиты и явно рассчитаны на эффект. Одним словом, бесчестье, приписываемое профессии гладиатора, практически никак не отражалось на его жизни – и уж тем более не мешало публике восхищаться героем арены.
Это несоответствие между предполагаемым бесчестьем этих людей и недостаточным подтверждением презрительного отношения к ним со стороны простонародья более явно выражено в посвященных гладиаторам многочисленных эпитафиях, которые содержат много информации. Поразительно, но среди надгробных надписей, посвященных им и другим категориям людей, считавшихся бесчестными, – гробовщикам, работорговцам, проституткам, сводникам и ланистам – только написанные в адрес гладиаторов практически не отличаются по содержанию и выраженным чувствам от тех, что имеются на могилах простолюдинов; с ними можно сравнить лишь эпитафии на памятниках актерам, другим любимцам публики, равно заклейменным элитой как недостойные и бесчестные. Другими словами, гладиаторы не то что не скрывали, но даже гордились своей профессией, а присущие ей положительные стороны и огромная популярность перевешивали предосудительное к ней отношение.