Скрытые долины (СИ)

Сижу на высокой скале,
На самой вершине сижу.
Подо мною тьма,
Надо мною тьма,
Одна в темноте,
Как зародыш во чреве.
Но Ягга и в материнском чреве
Никогда не бывала одной:
Всегда рядом с братцем —
Красавчик Яр,
Пресветлый Яр,
Солнечный Яр.
Он украл мою красоту —
Девичий дар забрал себе,
Навсегда погасил моё солнце.
Взойди, Луна!
Взойди, Луна!
Ты — моё солнце, солнце полуночи!
Ты — моя мать, ты сестра моя,
Ты — душа моя, сердце моё.
Луна и Ягга — едины суть,
Сердце моё восходит над миром,
Сердце моё светит в ночи.
Ты, круглоликая,
Моими глазами смотришь на землю,
Я вижу всё, что видишь ты:
Могу окинуть единым взором
От края до края ночную землю.
Я вижу, как спят робкие,
Я вижу, как замерли хищные,
Я вижу того, кто умрёт во сне,
Я вижу того, кто убьёт спящего,
Мне ясна судьба и тех, и других.
Я вижу тропы лесных зверей, —
И я смогу отыскать их днём.
Я вижу сны земных царей, —
И я смогу разгадать их днём.
Я вижу сотни закрытых дверей,
И я смогу отпереть их днём.
Мой лунный лик плывёт над миром, —
Бессонный, следит за спящей землёй.
Взошла Луна!
Взошла Луна!
Ночь за ночью и день за днём
Ты убываешь, моя Луна;
Запоздалый путник поднимет глаза,
Скажет: «Луна на убыль пошла!»
Он не поймёт, дневной человек:
Убыли нет Великой Луне!
Сперва я показываю лицо, —
Потом натягиваю свой лук!
Видишь — изогнут в ночных небесах
Огромный лук над спящей землёй!
Куда полетит его стрела?
В ночь новолунья отпущен лук,
В ночь новолунья стрела летит!
То не стрела в небесах летит, —
То моя дума пронзает мир.
То не стрела в облаках летит,
То моя воля пронзает мир.
То не стрела вонзается в землю,
То моя власть побеждает мир.
Лук отпущен, Луна растёт, —
Вновь над землёю моё лицо,
Вновь я смотрю на спящую Землю
И выбираю новую цель.
…Луна, Луна, холодное сердце,
Луна, Луна, лживый огонь!..
Я совлеку с себя бренную плоть,
Я полечу душою к Луне,
Увижу горький, холодный мир,
Увижу тусклый и пыльный камень,
Земля тоски и великой боли:
Поистине — сердце моё над миром!..
Тает ночь,
Тает ночь,
Тонет Луна в дальних морях.
Сейчас взойдёт жестокое солнце,
Настанет час Пресветлого Яра…

* * *

Теперь я не торопился. Я шёл по тёмной улице этакой развязной походочкой героя американского мюзикла, — вприплясочку, попинывая камушки, засунув руки в карманы брюк, и даже насвистывал при этом. Меня жгло холодное пламя, — видимо, то самое, что горит в аду, — оно выело все мои внутренности, и я ощущал себя лишь тонкой оболочкой, под которой свирепо клубился чёрный огонь. Голова моя плыла, в ней бурлили не мои, чуждые мне мысли, — и мысли эти были не о добром. Моя собственная душа отчаянно что-то кричала мне, но голос её доносился до меня словно издалека, — и я не вслушивался, и даже отмахивался досадливо: молчи, дура, что можешь сказать ты умного в такой великий момент?!