Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

Помню, что однажды в детстве, услышав разговор родителей, я отправилась к своей старой няне, которая помнила французское нашествие 1812 г., и возбужденно спросила ее:

– Ты знала Пугачева? Ты слышала о нем?

Старая няня нахмурилась и поспешно ответила:

– Да, я слышала о Пугачеве, но о нем запрещено говорить. На что тебе сдался Пугачев?

В 1861 г., когда крестьяне получили волю, мне было 17 лет. Я уже многое знала о положении крестьян в поместье моего отца и во многих других поместьях. В целом крестьяне были угрюмыми людьми. Лишь изредка им удавалось предаться пьяному веселью на свадьбе или на крестинах. Они жили в постоянном страхе перед помещиками и чиновниками. Молодежь в кандалах отправляли в город и забирали в рекруты. Полицейские комиссары отбирали лошадей и коров и продавали их за недоимки. Крестьян пороли за мельчайшие провинности. Браки заключались по произволу помещика, без согласия венчающихся. Девочек и мальчиков забирали на службу в усадьбу как помощников кучерам, поварам и дворецким. Подобное творилось в больших поместьях. В мелких все было еще хуже, поскольку с крестьянина требовали очень много, а над душой у него все время стоял помещик. Так как у крестьян редко водились деньги, они были практически не в состоянии платить оброк, и помещики постоянно забирали себе результаты их труда.

Не следует думать, что я описываю ситуацию во владениях исключительно жестоких или, напротив, чрезвычайно гуманных помещиков. Так обстояло дело в среднестатистическом поместье, где помещик привык обходиться с крестьянами как с низшей расой. Стоит ли удивляться, что они не отличались жизнерадостностью? Повседневные несправедливости и унижение достоинства истощали терпение крестьян и порождали у них состояние постоянного недовольства как знатью, так и вообще какими-либо властями. Чиновники почти никогда не вставали на сторону крестьян в тяжбах. Лишь если какой-либо негуманный поступок приводил к смерти крестьянина и дело получало такую огласку, что власти не могли заткнуть рты путем подкупа, они предпринимали что-нибудь для защиты крестьян. В подобных случаях наказание обычно сводилось к тому, что поместье преступника передавалось под опеку комитета, состоявшего из друзей и соседей помещика, которые секли крестьян-жалобщиков и отправляли их в Сибирь.

Государственным крестьянам также приходилось нелегко. Земли у них было больше, и они были избавлены от барщины, но исполняли другие повинности и находились в полной власти бюрократов, совсем не заинтересованных в их благоденствии. Эти чиновники старались как можно быстрее выжать из крестьян как можно больше денег, и лишь на особенно плодородных землях государственные крестьяне жили в относительном достатке.

Как же крестьяне отвечали на угнетение, которому их подвергали? В тех поместьях, где еще была возможность как-то прожить, они покорно тянули свою лямку и утешали себя мыслью, что все могло быть еще хуже. Они говорили: «У нас неплохой хозяин. С ним можно жить. В соседней деревне совсем худо. Смотрите, сколько людей там повесилось и сколько девушек утопилось!» Но даже от этих послушных крестьян порой можно было услышать такое: «Видно, мы обречены вечно работать на помещиков. В аду нам придется подбрасывать дрова в огонь под их котлами!» Эти слова звучали и как шутка, и как пророчество.

Еще в середине XIX в. крестьяне хранили память о Пугачевском восстании и с нетерпением ждали новой попытки освободиться. При этом они надеялись не на царя, а на Бога и святых. Знать волновалась. Во время правления Николая I ей жилось куда спокойнее. Тогда говорили: «У нас очень умный император. Он любит Россию, а Россия любит его». Николай ездил по России в коляске в сопровождении второго экипажа для слуг и местного полицейского комиссара. На переправах через реки его всегда встречали толпы восторженных крестьян – и никаких солдат. Императора охраняла народная любовь. Крестьяне видели в нем своего будущего спасителя, а помещики считали царя своей надежнейшей опорой. Сам он считал, что такое обожание положено ему по праву рождения; но говорят, перед смертью Николай сказал: «Возможно, я был слишком самоуверен». Однако было уже поздно что-либо исправлять.

Принято считать, что самая опасная слабость русских крестьян – их традиционная склонность к пьянству. В этом есть доля истины; но следует помнить, что нетрезвый образ жизни – не национальная черта славян, а привычка, в какой-то степени навязанная им.

Славяне по натуре склонны к фантазиям и мечтательности, а бескрайние степи и безграничные леса давали широкий простор для воображения. Крестьянский разум населял леса, горы и реки всевозможными добрыми и злыми духами, но крестьяне не страдали от одиночества и изоляции, подобно некоторым другим народам – например, тем, что населяют бесплодные арктические пустыни.