Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

Успенский провел несколько лет в каторжной тюрьме. Он завел много знакомств среди заключенных и получил полное представление о моральной стойкости большинства из них, имея возможность испытать некоторых. Он указал мне молодого «не нашего», который жил с молодой женой в хижине в центре поселка. Этот человек торговал спиртом, покупая его в деревне, до которой было около тридцати верст; а так как он работал на приисках и отличался примерным поведением, то находился в милости у властей и поддерживал хорошие отношения с казаками, которых часто угощал водкой. Он считал себя членом секты и все же старался приспособиться к окружению, чтобы зарабатывать на жизнь. Он любил читать и многому выучился от Успенского. С расширением своих познаний он увидел непоследовательность некоторых пунктов учения своей секты и опустился до компромиссов, которые низвели его на уровень обыкновенной морали. Однако он всецело доверял своему учителю, и Успенский не боялся ни доноса, ни измены с его стороны. Он не был уверен, что юноша примет непосредственное участие в организации моего побега, однако после тщательных предосторожностей мы все же с ним встретились. Однажды вечером, пройдя около трех верст кружным путем, чтобы не идти по главной улице поселка, Михаил (так его звали) явился к нам домой. После того как я ознакомила его со своим планом, он задумался, а потом сказал:

– Сам я этим делом заниматься не буду, но знаю старого и надежного «не нашего». Если он согласится вам помочь, можете ему доверять. Однако вам самой нужно с ним поговорить.

– Конечно, – ответила я. – Где мне его найти?

– Было бы неблагоразумно звать его сюда. Я вскоре поеду к нему в деревню и возьму вас с собой.

Это предложение было со стороны Михаила серьезной уступкой. Он подвергался большой опасности, покидая Нижнюю Кару. Сам он мог подкупить казаков, но, если бы меня поймали вместе с ним, его бы наверняка приговорили к порке и каторге. Тем не менее мы договорились о дне поездки.

Однажды на рассвете я влезла в сани, которые остановились за углом дома Успенского. Мы быстро и тихо миновали спящий поселок и выехали на открытое место, а затем повернули на боковую дорогу, пробирающуюся сквозь низкие кустарники, растущие в предгорье. Было очень холодно. На мне были старые башмаки, а мое пальто трепало ветром.

Лошади шли очень быстро. Через три часа мы добрались до места и вошли в бедную деревенскую избу. Она была хорошо протоплена, и вскоре мы согрелись. Старик сразу же вышел к нам. Ссыльные сектанты всегда радовались встрече друг с другом, но остальные обитатели этих мест поглядывали на них косо. Меня сердечно встретили и предложили чаю. Мы немедленно заговорили о деле. У старика был болезненный вид, и он производил впечатление не слишком умного, мягкого и раболепного человека. Он не показался мне особенно полезным товарищем, и мой пыл существенно угас. Я признавала за ним откровенность и способность стойко переносить лишения, трудности и опасности, но не думала, что он осознает серьезность задачи и обладает практическим духом, чтобы выполнить то, за что берется.

Старик восторженно отнесся к нашим планам, но чем больше он приходил в возбуждение, тем неуютнее я себя чувствовала. Меня охватили стыд и ощущение своей глупости, так как я заставила своего спутника пойти на большой риск и подвергла опасности собственные планы, а взамен получила лишь горькое разочарование. У меня не было опыта побегов из Сибири, но я ясно понимала, что недалеко уйду с помощью наивного и больного старика. Ближе к вечеру мы отбыли, не договорившись ни до чего определенного. Было очевидно, что это просто невозможно.

– Дух у вас не свободен, – сказал Михаил после того, как спрятал под сеном бутыль водки и мы выехали в темное поле.

Я понимала, что он имеет в виду, но спросила:

– В каком смысле?

– С людьми надо быть проще и смелее, – пояснил он.

Он был прав. Робость охватывает меня всякий раз, как я ощущаю недостаток симпатии и понимания между собой и своими собеседниками.

Когда мы въехали на единственную широкую улицу нашего поселка, еще стоял день. Михаил велел мне быстро выпрыгнуть из саней, когда мы проезжали дом Успенского. Выглянув из-за угла дома, я увидела на улице двух конных казаков. Они заметили Михаила, который подъезжал к своей хижине, и пришпорили лошадей. Я была уверена, что его схватят.

На следующий день он пришел и сказал с улыбкой:

– Испугались, верно? Ничего, все в порядке. Эти черти искали водку, но я успел выкинуть бутыль в снег. Если бы они нашли ее, то не в моих санях и не у меня дома, и им осталось бы только выпить ее.

Больше я не нашла никого, кто бы помог мне с побегом. На письма, отправленные в Киев, ответа не было. Оставался один выход – тот, который обычно применяют каторжники. Успенский хотел помочь мне, но предупредил о трудностях на самом пути и о том, что невозможно втайне пересечь Байкал, об угрозе со стороны бродяг, которые почти не ценят человеческую жизнь, и о том, какие усилия тратит правительство, чтобы поймать беглых политических узников.