Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

– Не понимаю, – ответила я. – Я знаю, что вы управляющий, что я – осужденная и что мы можем общаться друг с другом лишь по деловым вопросам. Вы должны были понять это с самого начала, когда я отказалась садиться в вашем присутствии даже вопреки вашему приглашению.

– Однако, – возразил он, – когда я пришел к Кузнецову домой, вы остались сидеть и продолжали курить.

– Я была в гостях у друга, а не на службе, и вы пришли после меня.

– И все же вы должны были проявить ко мне уважение как к управляющему.

Я была сильно изумлена.

– Не знаю, чего вы хотите, полковник, – сказала я. – Впрочем, могу вам обещать одно: увидев вас за полмили, я постараюсь держаться подальше.

– Мне жаль, что я не могу быть так же дружелюбен с вами, как с другими дамами, но уверен, что вы понимаете, в каком я нахожусь… положении, – ответил полковник. Было забавно наблюдать, как он подыскивает верное слово.

– Можно мне идти? – спросила я.

Выйдя из комнаты, я ощутила радость от того, что с начала до конца находилась с ним в чисто официальных отношениях.

Позже он разговаривал об этом случае с Александрой Ивановной и извинял свое поведение требованиями, которые накладывает на него должность. Александра сказала:

– Она по-прежнему не понимает, чего вы от нее добиваетесь.

Приближалось Рождество. Весь административный персонал ждал его с нетерпением, чтобы предаться разнообразным увеселениям. В городе заказали вино и закуски, шла подготовка к роскошной рождественской елке, лотерее, балу, концерту и спектаклям. В Читу и Иркутск послали телеграммы с приказами и просьбами внести пожертвования на игрушки для школьников. Кононович старался привлечь наших женщин к организации празднеств. У него уже было запланировано, что каждая должна сделать. Всем им поручили задания, требующие вкуса, таланта и умения. Кроме того, женщинам предложили на выбор ряд ролей в спектаклях.

Красавица Лариса была очаровательна в нарядных театральных костюмах. Пока она их примеряла, с ее темных ресниц падали крупные слезы. Ее Сергей сидел в тюрьме, а она готовилась развлекать его тюремщиков.

Я не одобряла их участия в празднике, но женщины боялись за своих мужей, боялись лишиться тех маленьких привилегий, которые облегчали тягостную тюремную жизнь. Я ничего не говорила, пока не произошло событие, после которого молчать стало невозможно.

Ступин слабел с каждым днем. Он уже почти не дышал. И тем не менее рядом с тем местом, где он лежал, звучала музыка и шли репетиции. Накануне Рождества мы узнали, что наш товарищ умер и его похоронят на следующий день. Я чувствовала, что больше это не может продолжаться, что мы не должны развлекать тех, кто стал прямой причиной его безвременной смерти и постоянных страданий наших товарищей, и решила остановить приготовления к празднику любой ценой. Я собрала всех женщин в доме Успенского, но они отказались внять моим доводам, заявив, что обязаны сдержать слово. Тогда я выразила решительный протест и в конце концов переубедила их.

– Но Бибергаль ничего об этом не знает, – сказала одна из них. – Она приедет, а нас нет. Это поставит нас в очень неудобное положение.

– Я схожу в Среднюю Кару и предупрежу ее, – сказала я.

– Как вы можете идти в одиночку? – возразили мне. – Уже темнеет. Если ваше отсутствие заметят, будет беда.

– Не волнуйтесь, – ответила я. – Я пойду.

Я быстрым шагом преодолела четыре мили, нашла дом Бибергаль, рассказала ей о случившемся и о всеобщем отказе наших женщин. Она поблагодарила меня за предупреждение, и вдруг вошел казак и вручил ей записку от управляющего. Тот спрашивал, сможет ли она пораньше прийти на представление, и сообщал, что пианино стоит на месте, но требуется небольшая репетиция. Бибергаль тут же решительно ответила:

– Скажите управляющему, что я не могу прийти и что никого из нас не будет на празднике.

К тому времени, как я вернулась в поселок, буря уже разразилась. Управляющий вызвал бедного Кузнецова и потребовал объяснений. После этого он пришел в ярость и закричал, заявляя, что знает, кто устроил этот заговор. Он приказал Кузнецову сказать «этой кошке в сапогах», что закует ее в кандалы, а всех прочих за такую неблагодарность лишит привилегий. К несчастью, в тот момент, когда он узнал об этом деле, у него разболелась печень.

Кузнецов, опечаленный и напуганный, рассказал нам об этом разговоре. Жены встревожились и испугались еще сильнее, и я поняла, что стала причиной их бед. Поэтому я решила лично поговорить с Кононовичем и встать на их защиту.

Вскоре началось расследование. Самый старый полицейский ходил из дома в дом и поодиночке отводил «преступников» к управляющему. Когда настала моя очередь, там уже находились Кузнецов, Успенский и Лариса. Полковник побагровел от возбуждения и гнева. Мои товарищи выстроились перед ним в ряд, бледные и встревоженные. Я не могла смотреть на это молча.

– Полковник, разрешите объясниться, – начала я.