Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

Казалось, что весь революционный дух сосредоточен в городах и в армии. Крестьяне меланхолично созерцали свои бескрайние поля, покрытые густыми всходами пшеницы. Земля наконец-то принадлежала им, и они безмолвно ожидали принятия официальных декретов. Объездив Сумской и Чигиринский уезды, я выяснила, что пожилые крестьяне проявляют живой интерес к образованию. Они показывали мне только что открытые ремесленные училища.

– Теперь у нас будут свои мастера, и не нужно будет звать их из других мест, – гордо говорили они.

В одной из мастерских уже работало самодельное динамо. На юге разговоры о земле почти не велись. Было очевидно, что крестьяне считают эту тему закрытой. На вопрос, собираются ли они, как обычно, сажать сахарную свеклу, следовал ответ:

– Конечно. Мы умеем делать сахар. Зачем нам закрывать заводы?

Люди на юге были настроены решительнее, чем на севере, – вследствие различия в темпераменте, а также из-за того, что на юг большевики послали много агитаторов. В Екатеринославе, Харькове и по всему южному побережью можно было видеть шныряющих туда-сюда молодых людей самого наглого вида. Чаще всего они встречались у военных лагерей и произносили иронические речи на митингах. Крестьяне привыкли к ним и не обращали на них особого внимания, но было очевидно, что эти агитаторы пользуются большим влиянием среди солдат, которым не терпелось вернуться домой, где их ждала земля и свобода. Для них война была лишь капризом властей, а продолжать ее казалось жестоким безрассудством. В одном из этих городов ко мне пришли двое солдат, с которыми я встречалась в Ачинске. Тогда они горели нетерпением защищать свою страну, сейчас же заявляли, что абсолютно необходим мир с Германией, и рекомендовали немедленно заключить перемирие. Это мнение преобладало среди солдат и на севере, и на юге. Лишь на крайнем западе войска видели необходимость продолжать войну до победного конца. В этих частях было много добровольцев из интеллигенции, и они посылали в Петроград делегатов за эсеровской литературой. Они проводили свои митинги и не смущались красноречием чужаков.

К июлю помещики перестали воспринимать революцию как свершившийся факт. Они считали, что пора проснуться и избавиться от этого страшного сна. Нам всем стало очевидно, что мирная, гуманная революция вскоре превратится в кровавую. Вся Россия зашевелилась. Рябь превращалась в могучие волны. Когда спускалась тьма, шум бушующего моря заглушал все прочие звуки. Свою последнюю поездку в качестве свободной гражданки я закончила на исходе октября 1917 г. Повсюду царили столпотворение, беспорядок и тревога. Я боялась, что может произойти что-то ужасное, и поспешила вернуться в Петроград. На какой-то станции в Черниговской губернии люди попросили поговорить с ними. Я ответила, что не могу, потому что очень спешу. Один из них сказал мне:

– Вы должны поговорить с нами. Творятся позорные вещи. Повсюду разбой и насилие. Солдаты делают все, что им вздумается.

Молодые солдаты, возбужденные собственным дезертирством и взбудораженные негодяями-агитаторами, устали ждать. Чувство свободы пьянило их. Всех охватывала опасная страсть к разрушению.

Летом 1918 г. я пересекла Урал в экипаже. В каждой деревне, где мы останавливались сменить лошадей, попадались большевистские агитаторы. Слушать их ужасные речи собирались огромные толпы крестьян. Однажды несколько пожилых крестьян вышли из толпы и подошли ко мне. Они соглашались со мной, что ораторы говорят неправду, но утверждали, что молодежь полностью подпала под их влияние. Старики умоляли меня поговорить с молодежью.

– А почему молчите вы, отцы? – спросила я. – Именно вы должны быть примером для молодых.

– Не все отцы понимают, что происходит, – ответили мне. – Нередко то, что говорят ораторы, даже нам кажется правдой. Но мы знаем, что тут что-то не так. Вы должны остановиться у нас и поговорить со стариками. Они тоже совсем запутались.