Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники

Но долго не давало покоя и оставалось загадкой, почему же он даже не попытался встретиться со мной. Как он мог так легко отступиться от меня?

Все разъяснилось позже.

Был большой банкет в честь Победы. За праздничным столом сидели все рядом: офицеры и солдаты — победители! Речи, поздравления, слезы и смех, песни и танцы — мы праздновали свою Победу, долгожданную Победу.

Вдруг я почувствовала, что кто-то подошел ко мне сзади, обнял за плечи и тихо спросил:

— Что загрустила, дочка? Почему не танцуешь?

Я обернулась. Командир нашей роты связи присел рядом. Трудно удержать слезы, когда тебя жалеют. Я заплакала, прикрыв лицо рукой, тихо спросила:

— Что вы такое ему сказали тогда? Он даже не попрощался со мной!

— А, ты вот о чем? Я думал, что ты об этом уже давно забыла. Мы ничего такого не говорили ему. Он сам не захотел видеть тебя.

— Сам? Не захотел? — удивилась я.

— Да. Он был очень расстроен, что не мог увезти тебя и тем более жениться на тебе.

— Он женат?

— Нет, нет. У него были серьезные намерения. Но он не знал, что ты несовершеннолетняя. А мы не могли не сказать ему об этом. Ждать он не мог. Их эскадрилью перебрасывали на другой фронт.

Так вот в чем дело! Легче не стало, но хоть прояснилось. Вспомнилось его беспокойство насчет моего возраста.

— Не горюй, дочка. У тебя вся жизнь впереди, — обнял меня на прощание командир роты, все эти тяжелые годы относившийся ко мне, как отец.

Победа слегка отодвинула от меня мою тоску, я стала понемногу согреваться от внимания родных, друзей. Постепенно горечь растворилась во времени, и я вернулась к жизни. И в памяти сохранился лишь светлый миг.

День Победы

Мне выпало дежурить у радиоприемника в ночь на 9 мая. Этот радиоприемник связывал нас с миром. Отсюда мы получали сообщения о положении дел на фронте и в тылу.

Очень маленькая, низкая, с круглым окошечком комнатка находилась высоко над крышей здания, где располагался наш штаб. В этой радиорубке или, как мы говорили, «скворечнике» мне и предстояло дежурить. Взбираться туда приходилось по шаткой, узкой, неустойчивой деревянной лесенке с крутыми отвесными ступеньками, что требовало ловкости и смелости.

Я очень хорошо запомнила не только эту лестницу, но и количество ступенек. Их было 13. Мы шутили: «Не страшна нам и чертова дюжина!» Но это еще не все. Прежде чем подойти к этой злополучной лестнице, надо было через чердак вылезти на крышу здания, а с крыши уже по лестнице в «скворечник».

Заступила я на дежурство. Уже стемнело. Сижу у приемника и настраиваю, потом держу волну. Она куда-то убегает, уплывает, заглушается шумом, музыкой и опять приближается. И вдруг ясно, рядом: «Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза».

Я замерла. Волна убежала, потом вернулась: «В Берлине подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии…»

Радость, тревога, волнение, торжество — все сразу захлестнуло, перепуталось во мне и рвалось наружу. Плачу и смеюсь одновременно, стараюсь записать все, что доносится из эфира.

Записываю: «Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени германского верховного командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в данное время под немецким командованием, Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному Командованию союзных экспедиционных сил…»

Слушаю, записываю, дрожа и плача. В комнате я одна, не могу отойти от приемника, чтобы кому-нибудь сообщить об услышанном. Никаких записывающих устройств в то время у нас не было.

Улучив момент, я высунулась в окошечко, кричу: «Победа!» Но никто меня не услышал. Опять записываю и плачу в одиночестве от радости и отчаяния, что никто, как мне кажется, пока не знает о случившемся.

За окном темная ночь и — тишина, тишина. Но вдруг на темном небе вспыхнула ракета, другая взметнулась вверх, за ней третья. Потом все небо осветили десятки ракет сразу, потом еще и еще! Послышались выстрелы. Сначала одиночные, а затем пальба и крики «Ура!».

Я, рыдая, продолжала записывать условия капитуляции, не вникая в смысл. Да это и неважно, главное — Победа. Закончилась война. Наступил мир.

Помню, машинально что-то пишу, а сама себе твержу: «Мир! Конец войне! Мир!» Но смысл этих слов я, конечно, осознала гораздо позже. Неужели произошло то, что мы так мучительно ждали четыре страшных года?!

Через какое-то время слышу внизу шаги, крики. Вбегают мои девчонки, обнимают меня, тоже плачут и смеются. Я прошу их замолчать, слушаем и ревем.

Сообщение закончилось, и мы услышали, как на московских площадях кричали и торжествовали люди, звучала победная музыка. Сквозь этот радостный шум прорывались взволнованные голоса дикторов, которые без конца повторяли: «Люди! Родные! Мир! Мир! Мир! Победа! Поздравляем всех!»

В «скворечник» набилось столько народу, что мы потом удивлялись, как там могло столько поместиться. Визжали, прыгали, не помня себя от радости, и вдруг почувствовали, что наш «скворечник»… шатается.

— Девчонки, спускайтесь, «скворечник» падает! — крикнул кто-то.