Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники

— Ночь провели в курятнике на холоде и помете. Конечно, без сна. Теперь пришлось уничтожать вшей без «вошебойки», на костре, чем всегда занимались на передке. Выворачиваешь одежду наизнанку — и держишь над прогоревшим костром. Не над пламенем, чтобы не сжечь, а над жаркими углями. Главное, надо хорошо прожарить швы. И если слышишь потрескивание, значит, они, подлые, жарятся. Конечно, это дезинфекция примитивная, но в основном ей спасались. Летом клали одежду на муравейники. За несколько минут муравьи растаскивали всех вшей. На передке, если позволяли условия, этим занимались чуть ли не каждый день. Какая баня под пулями да под снарядами? Поэтому белье не снимаешь с себя, пока оно на тебе не порвется. Правда, старшина иногда привозил смену. Но менять никто не хотел, потому что перед отправкой на передовую всегда выдавали новое белье, а на смену привозили застиранное рванье. На вшивость проверяли регулярно. Рубаху на спине заворачиваешь, подходит санитарка и смотрит в основном швы под мышками. В затишье на передке, бывало, организованно варили вшей. Ставили на огонь бочку из-под бензина, кипятили в ней воду, а перед тем, как бросить в бочку белье, каждый связывал свое тугим узлом — чтобы не потерялось. У кого белье было подлое, тот бросал сразу. А потом, когда бочку с этим грязным, вонючим варевом опрокидывают на траву, все набрасываются, как озверевшие собаки, и каждый спешит палкой вытащить свое, чтобы кто-то не умыкнул. Случалось, эти палки и по головам ходили. Зато потом смеху было! Белье-то сварено грязным и после этого не постирано. Оно становилось пятнистым, как маскхалаты.

«15 сентября Хоздень строим нары а под вечер часть ребят отправляют на фронт»

— А каким был фронт в июне 1941-го? Первый бой? Первая кровь? Первая смерть?

— Первая смерть, которую я увидел, глупая. 22 июня или, может, днем позже был отдан приказ: из расположения части не отлучаться. А нашему военврачу зачем-то понадобилось в соседнее село. На улице встретил его патруль. Он через плетень — и убегать. Солдат выстрелил. Пуля попала в позвоночник, и сразу наповал. Не понимал я иных наших. В своего же, да в безоружного, пульнет, не задумываясь, как в мишень. А в немца долго целиться будет… Война началась для меня первым боем 27 июня. Ночью с 21 на 22 июня услышали в отдалении стрельбу, видно было зарево. Никакого значения этому не придали. Все думали, что начались маневры, о которых так много говорили накануне. В пять или в шесть часов утра 22 июня нашу роту построили и командир роты Кравченко объявил: началась война. Хотя от командования не поступало никакой информации. Наш ротный Кравченко к такому заключению пришел сам и сделал объявление о начале войны без чьего-либо позволения. Мы доверяли своему ротному. Он финскую прошел. Запомнились его слова: «Знаете, почему победили в этой войне? Да мы своих бойцов положили больше, чем в Финляндии жителей. Все огневые точки солдатскими телами закрыли». Какая была первая реакция? Я бы сказал, спокойная. Между собой говорили: «Ну что, хлопцы, воюем? Воюем…»

В тот день нам выдали по пятнадцать патронов к нашим трехлинейкам, еще и предупредили, чтобы все стреляные гильзы сдавали старшине. А когда стали отступать, уже многих потеряли убитыми и пленными, все смешалось, мы сутками оставались голодными. Однажды солдат наш, помню, Сашкой его звали, такой шустрый, пронырливый, решил зайти в село, выпросить хоть какой еды. А в селе его патруль поймал: «Откуда ты?» Сашка отвечает: «Немцы нас разбили, есть нечего…» В комендатуре, куда его отвел патруль, на Сашку набросился сам комендант: «Откуда немцы? Ты что, спятил? Паникер, трус!» Первое официальное объявление о войне мы услышали, когда вовсю уже бежали на восток. На одной танкетке была включена рация, танкисты выставили шлемофон с наушниками. По радио выступал Молотов. Если бы не Кравченко, первый бой пришлось бы принять, не зная о том, что началась война.

Не называя войну войной, а лишь «боевыми действиями», политруки в первые дни стремились поднять наш боевой дух. Часто собирали нас на беседы и выкрикивали, что на одном направлении наши войска продвинулись на 150 километров, на другом — еще больше. Но мы им не верили. Через нас шли в тыл раненые. Они говорили правду.

А первый бой случился около станции Ожени, рядом с аэродромом, строительство которого наш 549-й отдельный саперный батальон уже заканчивал. На него и приземлились с десантом большие немецкие самолеты. И кстати, весьма необычным способом. У каждого под крыльями были прицеплены маленькие танкетки на колесном ходу, которых я потом никогда не видел.