Скучная история или Исповедь бывшего подростка

Мать была абсолютно не готова к такому повороту событий. Ей за все восемнадцать лет жизни с моим отцом и в голову никогда не приходило, что он вдруг возьмёт да куда-то от неё денется. Как все самолюбивые и слишком уверенные в себе люди, она не видела в упор даже самых явных и очевидных вещей; и в последнее перед его уходом лето, когда не только я, но и даже соседки на даче откровенно намекали ей, чтобы лучше следила за своим мужиком – она беспечно отмахивалась:

– Да ну, ерунда какая! Что за ересь!

И надо ли после этого говорить, КАК тряханул её, совершенно неподготовленную, этот его внезапный уход из семьи.

Сначала мать не поверила в то, что отец действительно ушёл от неё. Первые три дня она ждала, что он поостынет и вернётся. Но он не вернулся ни через три дня, ни через неделю, ни через месяц. Она названивала ему – он бросал трубку или говорил отрывисто, что не придёт и чтобы его оставили в покое.

С горя мать начала пить. У нас в ванной стояла большая белая канистра с самодельным вином из тёрна – она хлобыстала это вино стаканами и, напившись, начинала истерить и искать виноватого. А виноватый под рукой был один – я.

– Пиши отцу письмо! – приставала она ко мне, – Пиши, на коленях проси, умоляй, чтоб он вернулся!

– Не буду я этого делать, – бурчала я.

– Ах, ты не будешь?! Сама всю кашу заварила, и теперь – "не буду"? Ведь это ты разрушила нашу семью! Ты разбила мою жизнь! Ты разваливаешь и разрушаешь всё, к чему прикасаешься!!!

Не правда ли, очень полезно человеку слушать такие вещи в шестнадцать лет...

В иные разы она будила меня среди ночи и говорила:

– Если ты не напишешь отцу письмо и не вернёшь его в семью, я покончу с собой.

Сейчас-то я, конечно, понимаю, что это был блеф. Мать никогда в жизни бы этого не сделала – не тот психотип. Но она знала, чем давить на меня. И тогда я, реально испугавшись, обещала ей, что ладно, так и быть, напишу я это чёртово письмо...

Но одно дело обещать, а другое – жениться. Мне писать этому человеку письмо (извините, не поворачивается язык назвать его "отец"), и, тем более, просить вернуться – было всё равно, что шагнуть в огонь. Я, как могла, тянула время, врала, изворачивалась, говорила, что письмо в процессе, что я его уже отправила...

– Но почему он не приходит? – вопрошала мать тоном маленькой девочки, которая сейчас заплачет.

Я молча отводила глаза.

ГЛАВА 32

Эту самую чёрную в моей жизни осень 2001 года я запомнила навсегда.

Видимо, осознав, наконец, что надежды нет, мать начала как-то постепенно угасать. Она вся как-то съёжилась, стала какой-то маленькой, глаза заволокло безразличие. Всё чаще лежала она в постели, не вставая даже днём; и я, будучи ещё школьницей, с леденящим ужасом думала о том, что вот я потеряла отца, и скоро, наверное, потеряю мать. Будущее зияло передо мной как чёрная дыра, в которую я проваливалась с каждым новым днём.

Однажды вечером мать, лёжа в постели, позвала меня к себе.

– Сядь, – сказала она.

Я молча повиновалась.

– Открой левый ящик шкафа... Да не этот!! Ты что, до сих пор не знаешь, где право, где лево?

Я боялась, когда она вот так раздражалась и начинала кричать. Но я правда – и до сих пор даже – с трудом могу отличить, где у меня право, где лево.

– Выдвини этот ящик и принеси сюда, мне на постель...

Тон её явно не предвещал ничего хорошего.

– Теперь смотри: вот здесь, в этом углу у меня лежат квитанции за электроэнергию... Это за воду, горячую и холодную... Это за отопление и квартплату...

Я недоуменно воззрилась на эти бумажки, не понимая, какое я имею к ним отношение.

– То, что жирным шрифтом – это сумма, которую надо оплачивать в сберкассе до четырнадцатого числа каждого месяца... А вот это, – она вытащила из-под низа другую папку, – Это документы на квартиру...

Меня обуял ужас внезапной догадки. Я замотала головой.

– Но я, я, я не знаю... Я не умею... Я не разбираюсь...

– А придётся, – сказала мать тоном, не допускающим возражений, – Завтра пойдёшь со мной, и я оформлю на тебя доверенность...

Я вскочила, как ошпаренная.

– Зачем? Зачем? Какая доверенность?!

– Делай, что говорю... У тебя же никого нет – ни братьёв, ни сестёр... Отец твой тоже ушёл, от нас отказался... А помру я – и останешься ты у меня одна...

После этого я села и написала отцу это проклятое письмо. Ненавидела себя и сейчас ненавижу за то, что унизилась до такого. Унизилась до извинений, просьб, мольб – "мы тебя очень-очень любим, папочка, возвращайся". Вот так человека можно загнать в угол, сломать и выдавить из него всё, что угодно. И я была загнана в этот угол.

В шесть утра мать поехала отдавать ему это письмо "лично в руки". Тоже унизилась, стояла, как дура, целый час на ночном морозе, караулила отца у автобусной остановки. Потом узрела его – когда он садился на автобус, чтобы ехать на работу, подбежала, начала совать ему это письмо в руки...

Невесело, читатель, рассказывать все эти унизительные подробности. Но надо. Ибо держала я их в себе целых пятнадцать лет, что прошли с той осени. И раз решила, наконец, написать эту книгу – что уж тут.