Скучная история или Исповедь бывшего подростка

Пятнадцать лет прошло с тех пор, как семьи не стало. Сейчас это уже неважно, и так не воспринимается. А тогда это приравнивалось к концу света. И груз этой трагедии был настолько тяжёл, что гнул меня в три погибели, пригибал к земле в прямом смысле этого слова. Я ходила, волоча ноги, опустив плечи и сцепив руки за спиной, как арестант. Мать не могла видеть меня такой; моя шаркающая горбатая походка приводила её в бешенство.

– А ну, выпрями спину!!! – кричала она, – Прекрати шаркать ногами!! Не смей мне так ходить, слышишь?! Как каторжница какая-то, клеймёная!!!

Не знаю, как вообще мы пережили тогда эту осень...

ГЛАВА 33

Всё полетело к чёрту верхним концом вниз. В прямом смысле этого слова.

Вы знаете, что такое, когда у вас почву выбивают из-под ног? Когда в шестнадцать лет, по окончании школы, когда на пороге и так неизвестностью пугает новая, взрослая жизнь – дом ваш, ваша крепость, рушится ко всем чертям?

Да, скажете вы, у многих нет отцов, многие в неполных семьях живут, и никто не вешается от этого. Конечно – ведь у половины из этих неполных семей отца не было в принципе, или ушёл, когда те были совсем маленькими, и функцию его по воспитанию-обеспечению и так далее, взяла на себя мать. Мать, бабушка, брат или сестра, хоть и не полностью, но всё же отчасти заменили таким детям семью, дали им, как могли, чувство и любви, и защищённости. А у меня что было?

Семья у меня была, когда был отец. Да, были скандалы, но были и праздники, совместные отпуска, ужины за столом – как у всех. А стоило ему уйти – всё завалилось, как карточный домик. Ничего не стало. Всё. Крах. Гибель и развал Римской Империи.

А я в это время заканчивала школу, надо было думать о дальнейшей профессии. О том, в какой институт поступать. А я не знала, меня охватывал мандраж и растерянность. Как ребёнка у эскалатора без сопровождения взрослых, который топчется внизу, со страхом глядя на движущуюся ленту.

Я заговаривала об этом с матерью, но она была настолько поглощена своим горем, что ей было до лампочки.

– Не знаю. Поступай в педагогический. Или куда хочешь...

– Но я, я, я не знаю...

– Я, что ли, знать должна? Сама решай. Ты уже взрослая, и нянькаться с тобой никто не будет...

Меня убивали эти слова. Как человека, раздетого и выставленного на тридцатиградусный мороз. Было страшно и больно взрослеть вот ТАК.

Раз в месяц приходил отец, приносил до восемнадцати лет алименты – и всякий раз швырял эти деньги с психом, как собаке кость – нате, подавитесь. И всякий раз, когда он приносил эти унизительные подачки, я старалась закрыться в комнате или в ванне, чтобы не видеть этого и не слышать.

В тот год я не поступила в институт. Мне ещё не было семнадцати; и отец, узнав об этом, напрочь отказался дальше меня содержать.

– Какого чёрта?.. Пусть идёт работает!

А кем я могла работать? Курьером, раздатчиком листовок. На меня все "тыкали", кому не лень, и я чувствовала себя в родном городе ничуть не лучше, чем приезжий таджик Хасан.

А дома меня ждал пустой стол и такой же пустой холодильник. Я запаривала себе "бич-пакеты", питалась чипсами, всякой дрянью. Это был мой ужин. Я забыла запах домашнего борща, котлет. Мать ведь уже, поскольку семья развалилась, не считала нужным ничего готовить.

– Ты бы хоть суп сварила, – осторожно намекала я.

Она отмахивалась.

– Какой, к чёрту, суп! Семьи давно нет...

Про ёлку на Новый год заикаться тоже смысла не было.

– Какая, к чёрту, ёлка...

У вас ещё есть вопросы, почему я из Москвы побежала в провинциальные северные города – Архангельск, Мурманск? Почему при слове "Москва" меня до сих пор корёжит, как и от звука своего первого имени? Почему я с девятнадцатилетнего возраста, как только у меня начали появляться молодые люди – вцеплялась в каждого из них мёртвой хваткой, с одной лишь целью – выйти замуж? Их это пугало, они ретировались, я снова оставалась одна, вцеплялась в новую жертву – и всё опять по одному и тому же кругу.

Но это всё будет позже... А пока, в семнадцать лет, у меня за спиной были лишь развалины, шест и чёрный флаг. Рядом никого, а на столе – "бич-пакет" и чипсы с луком. Жрать гадость вошло у меня в привычку, такую же, как сигареты у курильщика и водка у ханурика. Только у меня алкоголизм был другого рода – я подсела на жратву, как на иглу. Я день и ночь только и занималась тем, что жрала и жрала – чипсы, мороженое, круассаны, шоколад... Счастья в жизни не было, и, чтобы хоть отчасти заглушить в душе горечь, я покупала и жрала всё это дерьмо – и жирела, как на дрожжах. В семнадцать лет я весила семьдесят два килограмма – при росте сто шестьдесят.

Естественно, на меня никто не смотрел.

Мне было плохо. И меня такая жизнь не устраивала.

Надо было срочно что-то менять...

ГЛАВА 34

Несколько лет спустя в одном из паспортных столов N-ского подразделения состоялся следующий диалог:

– Я хочу сменить имя.

Пожилая паспортистка подозрительно посмотрела на меня поверх очков.

– Зачем?

– Есть причины, – уклончиво отвечала я, не желая вдаваться в подробности.

– Скрываетесь от кого-то?