Скука

—  Тут у меня денег нет, — сказала мать, решившись наконец на завуалированный отказ. — Я никогда не дер­жу денег в кабинете.

—  Хорошо, — сказал я, поднимаясь. — Так пройдем к тебе.

—  И в спальне у меня тоже ничего нет. Как раз сего­дня утром мне пришлось сделать одну выплату.

—  Так выпиши чек. Уж чековая книжка у тебя навер­няка есть.

Странно, но в ответ на это в высшей степени разум­ное предложение она внезапно переменила решение.

—  Нет, я все-таки дам тебе наличными, у меня вчера как раз кончилась чековая книжка. Пойдем наверх.

Мать поднялась, и я последовал за нею, спрашивая себя, почему произошла столь внезапная перемена в спо­собе выплаты. Недоумевал я недолго. Уже на лестнице мать, не оборачиваясь, сказала:

— Да, кстати, сейчас я дам тебе задаток — сто тысяч. Остальное завтра. Больше не могу, это все, что у меня сейчас есть.

То есть мать переменила свое решение, потому что чек ей пришлось бы выписать на всю сумму, в то время как наличными она могла дать меньше, сославшись на то, что больше у нее сейчас нет. Откуда этот внезапный приступ скупости? Может быть, подумал я, она боится утратить надо мною контроль, а может быть, хочет полу­чить от меня что-то в обмен на деньги. Ничего не сказав, я последовал за нею по лестнице, и мы вошли в ее спаль­ню. Это была большая и комфортабельная комната в со­временном стиле, выдержанная в серых и белых тонах; из-за множества ковров и занавесок — тут не было ни кусочка пола, ни клочка стены, не задрапированного тка­нью, — возникало ощущение духоты. В полумраке, при­дававшем нашему отражению в зеркалах что-то злове­щее, мы выглядели словно два заговорщика. Мать подо­шла к двери в ванную, находившейся в глубине комнаты, и открыла ее. Я остался стоять на пороге.

—  Что ты там стоишь, — сказала мать, — иди сюда, у меня от тебя нет секретов.

—  У тебя нет секретов, — сказал я, — потому что ты знаешь, что мне не нужны твои деньги. Если бы это было не так, ох, сколько бы у тебя появилось секретов!

—  Что за глупости! — сказала мать. — Разве ты мне не сын? — И первой вошла в ванную. Она была очень просторная — такими подчеркнуто, бессмысленно простор­ными бывают в богатых домах помещения, предназна­ченные для ухода за телом. Ванну от раковины отделяло по меньшей мере четыре метра мраморного пола, а рако­вину от унитаза столько же кафельного. Я увидел, как мать подошла к стене, взялась за один из крючков, пред­назначенных для полотенец, повернула его направо, по­том налево, а затем потянула на себя. Пластинка из четы­рех белых плиток открылась, как дверца, обнажив свер­кающую поверхность стального сейфа.

—   Ну-ка, — сказала мать менторским тоном, как бы предвкушая удовольствие, — ну-ка, посмотрим, сможешь ли ты справиться с шифром.

В свое время она сообщила мне этот шифр, и я, сам того не желая, запомнил его просто потому, что у меня хорошая память, но мне было противно пускать его в ход, особенно под ее взглядом, — так бывает противно уча­ствовать в ритуалах религии, которую не исповедуешь.

—  Зачем это, — сказал я, — открывай сама, я-то тут при чем?

—  Я просто хотела проверить, помнишь ли ты шифр, — весело сказала мать. Потом протянула свою белую, уни­занную массивными перстнями руку и быстрым нервным движением набрала на циферблате несколько цифр. Сейф открылся. В глубине его были беспорядочно свалены па­кеты акций и конверты, белые и желтые. Внезапно мать перешла от веселости к подозрительности и бросила на меня недоверчивый взгляд. Я растерянно отвел глаза: прямо передо мной в фарфоровой чаше унитаза лежал комок ваты. Я протянул руку и с шумом спустил воду. Когда я снова поднял глаза, мать уже держала в руке белый очень толстый конверт и устанавливала на место плитки. Потом, возвращаясь обратно в комнату, она ска­зала:

—  Сейчас я дам тебе пятьдесят тысяч. Я вспомнила, что другие пятьдесят мне нужно сегодня отдать постав­щику.

То есть она еще раз урезала сумму, которую я у нее просил. Я рассчитывал сделать Чечилии подарок за двес­ти тысяч, потом примирился с сотней, но пятьдесят — этого было слишком мало, чтобы смягчить известие о разрыве. И я решительно запротестовал:

—   Нет, мне нужна сотня. Поставщику заплатишь в другой раз.

—  Но это невозможно. — Мать подошла к высокому старинному комоду, отвернулась от меня и, насколько я мог видеть, на его мраморной поверхности распечатала конверт. Я сказал, не двигаясь с места:

—  Ведь ясно же, что в этом конверте больше пятиде­сяти, может быть, даже больше трехсот. Тут по крайней мере полмиллиона, к чему эти отговорки?

Мать, не оборачиваясь, поспешно ответила:

—  Нет-нет, здесь всего пятьдесят.

—  Тогда дай мне взглянуть.

Она неожиданно резким движением повернулась ко мне, заслоняя собою конверт, и я увидел, каким взволно­ванным стало ее худое, иссохшее лицо.

— Дино, почему ты не хочешь вернуться к матери? Ведь если бы ты жил здесь, у тебя было бы столько денег, сколько ты захочешь!