Скука прекрасной Бурруджун

Некоторое время она молча смотрела в пол, и эти мгновения Мона-дар-Ушшада и те дамы, что помогали ей, испытывали ни с чем не сравнимое удовольствие, известное победителям при виде унижения противника. Это чувство пропало, едва Бурруджун подняла голову и, спокойно глядя на них, заговорила.

– Те, кто сделал это, – а я знаю, кто это был, ибо подумав и вспомнив, кто и что сегодня вечером делал, можно легко вычислить виновника происшествия… Так вот, те, кто сделал это, думали, что плохо будет мне, – Бурруджун сочувственно улыбнулась. – Но, к сожалению, эти дамы ошиблись.

Она снова оглядела их, манерным жестом прижав рукав к губам. Некоторые из дам вспыхнули, поняв, что Бурруджун передразнивает их.

– Правитель Шашатана не поверит тому, что его невеста ни с того ни с сего вдруг испортила свадебный наряд. А так как он очень умен, то сразу поймет, кто мог это сделать. Как вы думаете, он будет выяснять, вы все этим занимались, или только трое? И будет ли он искать этих виновников?

Бурруджун сделала паузу, невозмутимо смотря в их искаженные ужасом лица.

– Думаю, нет, – заключила она. – Боюсь представить, что с вами всеми произойдет. Я могла бы замолвить словечко… но, наверно, не буду. Последние несколько дней все, что я слышала, это были язвительные слова, а что говорить о… небольших недоразумениях, постоянно происходивших со мной… То гребень пропадет, то платье испачкано…

Она развела руками, а Мона-дар-Ушшада к своему ужасу, затряслась. Она думала, «рыбу» накажут. Вот возьмут и накажут, за ее холодное лицо и безразличные глаза, за то, что она не совершенная красавица, за то, что она не умеет вести себя как утонченная придворная дама, за то, что не она, Мона-дар-Ушшада, станет носить все эти прекрасные наряды и командовать глупыми дамами. Вообще за все. Она позволила своей ненависти ослепить себя – и теперь что? Их сошлют? Отрубят руки? Лишат всего? А эта «рыба» будет и дальше жить себе припеваючи?

Возмущенный гомон голосов, поднявшийся после слов Бурруджун, вкупе с воплями бывших подельниц, обвинявших во всем ее, Мона-дар-Ушшада не слышала, уткнувшись лицом в пол. Слезы смывали ее румяна и пудру.

Бурруджун, в очередной раз показывая отсутствие такта и тонкости чувств, сильно похлопала ладонью по полу, призывая дам к тишине.

– Любую беду можно отвести, – сурово сообщила она. – Надо только приложить свои силы и ум. Я могу помочь, если вы желаете. Но вам придется потрудиться.

Она помолчала и добавила очень серьезно:

– И еще постарайтесь более не кричать подобным образом и держите свои чувства при себе. То, что вы себе постоянно позволяете, неимоверно утомляет. Итак, вы готовы к работе?

Дамы безмолвно склонили головы, и лишь Мона-дар-Ушшада недостойным образом всхлипывала и не желала отвечать.

Бурруджун достала свою лаковую шкатулку с рукоделием, подвернула и скрепила рукава серебряными зажимами и начала раздавать указания. Вскоре все дамы были заняты: несколько музицировали, дабы не привлекать лишнего внимания других придворных, две отправились за напитками и угощением, остальных Бурруджун посадила за шитье.

Хотя многие не верили, что наряд возможно спасти, сама Бурруджун не проявляла никаких признаков беспокойства, уверенно и терпеливо разъясняя женщинам, каким образом необходимо действовать. Она научила их, как незаметно соединить куски, не забирая ткань в швы, распустила две нити своих жемчужных бус и дала их Моне-дар-Ушшада, ибо та была самая искусная вышивальщица из всех.

Всю ночь дамы, не покладая рук и сменяя друг друга, трудились над парчовым одеянием царственной красавицы Аль-наан-Рада, в кровь искололи тонкие пальцы, а их лица побледнели от усталости. Бурруджун сама доделывала последние стежки.

К рассвету наряд был готов, и лишь самый придирчивый ценитель определил бы, что с ним когда-либо происходило нечто ужасное. Новые жемчужные ветви и завитки, закрывающие места соединений, так вплелись в старый узор, будто были там изначально, и наряд казался еще краше. Дамы вздыхая и зевая, расходились по своим покоям, чтобы переодеться и быть готовыми к церемонии. Им еще предстояло одевать и причесывать будущую госпожу, и никого из них бессонная ночь не украсила, так что женщины торопились как могли. Лишь Мону-дар-Ушшада Бурруджун задержала у себя, попросив остаться.

Мона-дар-Ушшада дернула плечом, стоя у дверей.

– На что госпоже мои услуги? – дерзко ответила она, хотя голос ее едва слышен был от усталости и разочарования. – Или вы хотите меня еще больше унизить… и рассказать обо всем господину Шашатане?

– Это твой выбор, – тихо и невыразительно сказала Бурруджун, когда Мона-дар-Ушшада повернулась, чтобы выйти.

И гордая дама против своей воли остановилась. Замерла, а потом медленно вернулась и села перед будущей госпожой.

– Я слушаю вас, – глухо сказала она.