Скука

Меня так и подмывало спросить: «От меня деньги, а от Лучани любовь, да?», но я удержался, понимая, что для такого вопроса еще не наступила пора. Прежде чем его задать, мне следовало еще хорошенько изучить фено­мен этой неожиданно открывшейся продажности. В кон­це концов то, что она взяла деньги, могло еще ничего не значить. И я сказал с яростью, к которой примешивалась усталость:

—  Ну хорошо, ты будешь иметь обоих, попробуем так. Хотя ты сама скоро увидишь, что любить двоих сразу невозможно.

—  А я тебе говорю, что очень даже возможно.

Довольная тем, что она разрешила, как ей казалось, нашу проблему, она наклонилась, коснулась губами моей щеки и направилась к двери, говоря, что позвонит мне, как всегда, утром.

Я повернулся к стене и закрыл глаза.

Глава восьмая

Теперь мне предстояло доказать самому себе, что Че­чилия продажна. Припоминая случаи, когда мне прихо­дилось давать деньги проституткам, я говорил себе, что, если бы Чечилия в самом деле была продажной, я должен был бы каждый раз в конце испытывать те же самые чув­ства, которые испытывал к этим женщинам после расче­та: ощущение с избытком оплаченного обладания; отно­шение к женщине, взявшей у меня деньги, как к неоду­шевленному предмету; полное ее обесценивание в ре­зультате того, что у нее оказалась совершенно определен­ная цена. От всего этого до скуки, которая должна была избавить меня от Чечилии и моей к ней любви, был всего шаг. Безусловно, это был унизительный способ облада­ния, унизительный как для того, кем обладают, так и для того, кто обладает, и я, разумеется, предпочел бы другой, который позволил бы мне расстаться с Чечилией, не пре­зирая ее, а так, как расстаемся мы с человеком, который нам наскучил, но мне нужно было любыми средствами унять мучившую меня тревогу. Я предпочел бы узнать, что Чечилия продажна, чем примириться с ее неулови­мостью: продажность могла бы доставить мне чувство обладания, неуловимость его исключала.

Вскоре я завел привычку в первые минуты свидания молча вкладывать в руку Чечилии некоторую сумму, варьировавшуюся в зависимости от случая от пяти до тридцати тысяч лир; таким образом, полагал я, Чечи­лия, неуловимая и загадочная, от которой мне никак не удавалось освободиться, в короткое время должна была превратиться в Чечилию совершенно доступную и ли­шенную всякой тайны. Однако этого превращения не произошло. Случилось как раз противоположное: не деньги изменили характер Чечилии, а Чечилия, из них двоих, видимо, более сильная, изменила характер денег.

После того как я вкладывал в ее ладонь ассигнации, она сразу же сжимала их в кулаке, но это было единствен­ное, из чего можно было заключить, что она их получила и приняла. Казалось, что и деньги, и рука, которая их давала, и рука, которая их брала, существовали в каком-то ином мире, совсем не в том, где находились мы с Чечилией. Потом, во время объятия, Чечилия разжимала кулак, и деньги падали на пол около дивана; сложенные в несколько раз или скомканные, они были у меня перед глазами все время, пока мы занимались любовью, — сим­вол обладания, казавшегося мне более полным, чем то, которым я сейчас наслаждался. После любви Чечилия, босая, на цыпочках, бежала в ванную, но перед этим быс­тро наклонялась и кончиками пальцев, грациозным дви­жением эстафетного бегуна, поднимающего платок, ос­тавленный товарищем, подбирала с пола ассигнации и бросала их на стол. Позже, уже одетая, она подходила к столу, брала деньги и тщательно укладывала их в портмо­не, которое носила в сумке. Чечилия любила всегда все делать одинаково, словно участвуя в ритуале, и эпизод с деньгами вошел в ритуал нашей любви совершенно орга­нично и даже изящно, начисто лишенный того смысла, который я надеялся в него вложить, а точнее — лишен­ный всякого смысла, как все, что делала Чечилия.

Как я уже говорил, в первое время я давал ей от пяти до тридцати тысяч лир, желая посмотреть, как будет реа­гировать Чечилия на эти количественные колебания. Я считал, что, если она хоть однажды скажет: «Последний раз ты дал мне двадцать тысяч, а сейчас только пять, почему?» — у меня будут все основания считать ее про­дажной женщиной. Но Чечилия словно не замечала — одна бумажка у нее в руке или две, зеленые они или крас­ные, как если бы жест, каким я давал ей деньги, не содер­жал в себе никакого смысла, а был просто одним из моих жестов, бесцельных жестов — я мог делать их, мог и не делать, наши отношения от этого не изменились бы. Тог­да я решил посмотреть, что случится, если я вообще пе­рестану давать ей деньги. Странно, но к этому экспери­менту я приступил не без страха. Сам себе в этом не признаваясь, внутренне я был убежден, что банковские билеты, которые я украдкой совал в руку Чечилии, со­ставляли теперь основу наших отношений, и потому бо­ялся потерять ее как раз в ту минуту, когда мне удастся доказать себе, что, теряя ее, я ничего не теряю.