Скука

Они шли, по-прежнему держась за руки, медленно, молча и, по всей видимости, очень счастливые. Около мужской парикмахерской актер остановился. Чечилия что-то ему сказала и протянула руку, которую Лучани поцеловал. После этого он вошел в парикмахерскую, а Чечилия продолжала свой путь одна. Я ехал все так же медленно, стараясь не сводить с нее глаз, хотя, следуя изгибам тротуара, она то исчезала из виду, то снова появ­лялась. Глядя на нее, а в особенности на ее зад, обтяну­тый короткой узкой юбкой, на неловкие, ленивые, но мощные движения бедер, я понял, что желаю ее, как и раньше, словно не удостоверился только что в ее измене. И еще я понял, что, если действительно хочу перестать ее желать, мне надо вынудить ее сказать правду, ту един­ственную правду, которая сделает мое новое представле­ние о ней необратимым и, следовательно, заставит меня ее разлюбить. Чечилия тем временем подошла к автобус­ной остановке чуть впереди меня. Я посмотрел на часы: до нашего свидания оставалось десять минут. Чечилия, как всегда пунктуальная, хорошо рассчитала время: са­мое большее через четверть часа автобус доставит ее на Пьяцца-дель-Пополо, откуда рукой подать до моей сту­дии. Таким образом, в шесть, как мы и договорились, Чечилия сможет упасть в мои объятия.

Резко затормозив машину около нее — она в это вре­мя, нагнув голову, рылась в сумочке, — я открыл окошко и сказал самым естественным тоном:

—  Хочешь сесть?

Чечилия подняла глаза, увидела меня, казалось, со­бралась что-то сказать, передумала и молча села в маши­ну. Едва мы отъехали, я сразу же спросил:

—  Как ты здесь очутилась?

—  Ходила к тому продюсеру, — ответила она.

—  Но ведь его контора на виа Монтебелло?

—  Здесь у него квартира.

Я искоса на нее посмотрел и, несмотря на волнение, заметил, что и Чечилия тоже волнуется, если только мож­но применить это слово, говоря о человеке, столь чуждом выражению всяких чувств. Но я понял это по тому, как она слегка нахмурилась: я знал, что это означает у нее растерянность и смущение. И я решил атаковать ее кон­кретными вопросами, как это делают при допросе поли­цейские.

—  Как зовут продюсера, быстро, имя и фамилию.

—  Его зовут Марио Мелони.

—  Где он живет, быстро, номер дома, этаж, номер квартиры?

—  Живет тут неподалеку, на улице Архимеда, — ска­зала она медленно, как школьница, отвечающая на во­просы учителя, — дом тридцать шесть, квартира шесть, третий этаж.

Это был номер дома Лучани, но этаж и номер кварти­ры другие. Я понял, что Чечилия назвала этот номер, чтобы быть во всеоружии в том случае, если я скажу, что видел, как она оттуда выходила! Но как она объяснит присутствие рядом с ней актера? Мне было интересно, как она будет оправдываться.

—  Я видел, что ты вышла из дома тридцать шесть, но ты была не одна, а с Лучани.

—  Он тоже был у продюсера. Мы вместе ходили.

—  Зачем?

—  Поговорить о работе.

—  Какой работе?

—  В фильме.

—  Как называется фильм?

—  Он не сказал.

—  Где Мелони вас принимал?

—  В гостиной.

—  Опиши гостиную, быстро, начиная с мебели — ка­кая она, как стоит.

К тому времени я уже знал, что Чечилия не запомина­ет обстановку и место, где бывает, и решил, что, если она начнет слишком подробно описывать гостиную Мелони, где она никогда не была, потому что этой гостиной по­просту не существовало, это будет доказательством того, что она лжет.

Но я недооценивал ее фантастической, ее непробива­емой лени.

—  Гостиная как гостиная, как все гостиные, — сухо ответила она.

Растерянный и почти восхищенный, я, однако, стоял на своем:

—  То есть?

—  Ну, гостиная, с креслами, диванами, столиками и стульями.

Это были те же самые слова, какие она использовала, описывая гостиную в своем доме.

—  Какого цвета были кресла и диваны?

—  Я не заметила.

—  А какого цвета трусы у Лучани, это ты, я надеюсь, заметила?

—  Вот, я так и знала, что ты сейчас же начнешь при­ставать ко мне с оскорблениями.

Тем временем мы приехали на виа Маргутта. Я завел машину во двор, выключил мотор, выскочил наружу и, продолжая следовать своей программе непрерывного за­пугивания, схватил Чечилию за руку и выволок ее из ма­шины.

—  А вот мы сейчас посмотрим.

—  Что посмотрим?

—  Посмотрим, правду ли ты мне сказала.

Я изо всей силы сжимал ее худенькое, как у ребенка, предплечье и не шел, а бежал, сознавая, что бегу только для того, чтобы иметь возможность время от времени дернуть ее за руку, заставить споткнуться, чуть не упасть. Первый раз она сказала: «Что за манеры?»; потом: «Мож­но узнать, что случилось?», но не выглядела при этом ни удивленной, ни рассерженной, ни растерянной. Вложив в скважину ключ, я повернул его, пинком распахнул дверь, зажег свет и последним, особенно сильным, толч­ком швырнул Чечилию на диван. Она упала на него вниз лицом, а я подбежал к столику с телефоном и начал ли­хорадочно перелистывать указатель улиц. Полистав, я нашел то, что мне было нужно, и, заложив пальцем стра­ницу, сунул ее под нос Чечилии, которая тем временем успела подняться.

—  В доме тридцать шесть нет никакого Мелони.

—  Его номера вообще нет в справочнике.

—  Почему?