Скульптор твоего тела

Как он ушел, как сидел в каком-то грязном подвале за кучей мусора почти двое суток, лучше не вспоминать. Главное, он опять ушел. Вот только теперь за него взялись серьезно, обложили так, что, мышь не проскользнет. Хорошо, он сумел позвонить Дауду, мужу его младшей сестры, и тот прислал за ним машину, в багажнике которой его доставили в особняк родственника. Но это ненадолго, надо валить, не верил Гази этим банкирам, торгаш — он и есть торгаш, родную мать продаст, если выгодно будет, а уж его и подавно. Не верил старый волк, что за банкиром не присматривает вездесущая Контора. Никому он не доверял, даже своей любимице — младшей сестренке. Она его, конечно, любит, но своя новая семья и дети ей все же ближе. И если опасность будет угрожать его племянникам, он знал, она первая позвонит "туда, куда надо". Она женщина и мать, он на нее не обижался. Как волчица она будет защищать свое потомство до смерти. Он улыбнулся, вспомнив племянников, он сам их очень любил, своих-то детей Аллах не дал, его путь — война. Вот только не нравилось ему, что живя и воспитываясь в России, они сами уже мало отличаются от русских, даже родной язык совсем плохо знают!

И здесь ему вдруг вспомнилось свое детство в Грозном, не том, который сейчас, а в Грозном — столице Чечено-Ингушской АССР. Они ведь тогда жили все вместе, в их дружной детской компании были и русские, и грузины, и дагестанцы, и украинцы. Никто тогда не различал никого по национальности, очень дружно жили. «Почему все это ушло, зачем»? — с неожиданной тоской подумал он, — кто их стравил, бывших друзей?

Тихо открылась дверь, и в комнату вошел мужчина. Гази внимательно посмотрел на него, запоминая. Высокий, чуть сутулящийся и худой. На вид, лет под шестьдесят, волосы короткие, все седые уже, даже в густых бровях торчат седые волоски. Лицо жесткое, морщины у глаз и на лбу. Хорошо, подумал Гази, что старый, пожил уже, не так обидно умирать будет.

То, что хирурга придется убить, он решил заранее, так будет надежнее. А родне он свое новое лицо просто не покажет, закроет. Если не знаешь, то и не предашь, это он усвоил твердо. А самые надежные хранители секретов — покойники.

Гази встал с жесткого стула, на котором сидел в одной из подвальных комнат дома Дауда. Он настоял, чтобы операцию провели здесь, ехать в их центр, как они предлагали, было опасно.

— Здравствуйте, доктор! — улыбнувшись, поздоровался Гази.

— Здравствуйте, — спокойно ответил тот, остановившись и рассматривая, в свою очередь лицо Гази. Гази захотелось крикнуть, чтобы не рассматривал его, но он сдержался, понимая, что тот осматривает фронт предстоящей работы. Голос у доктора был с хрипотцой, такой не спутаешь. Наверное, курит много, подумал Гази и принюхался. Но табаком не пахло, это хорошо, не любил Гази табак.

— Ты доктор? — Гази еще раз улыбнулся, но на этот раз — хищно, как он умел и знал, что людей нервирует такая его улыбка. Но вошедший внешне никак не отреагировал, ответив вопросом на вопрос:

— А ты, значит, пациент? — и улыбнулся широко и открыто.

И отчего-то улыбка эта Гази совсем не понравилась.

[1] Библия, Книга Экклезиаста, глава 7, стих 26.

[2] Гази (тюркск.) — воин, герой.

Глава 16

Вот ты какой, значит, думал я, разглядывая небритую физиономию навязанного мне пациента. С виду, мужик как мужик обычного кавказского типа внешности, на тракториста сельского похож, хоть и одет дорого. Ростом мне чуть выше плеча, фигура кряжистая, как у борца. Может, кстати, и борец в прошлом, на Кавказе любят этот вид спорта. Хач, конечно, как я и думал, скорее всего, чеченец. Взгляд внимательный, изучающий. Ну, посмотри, посмотри, а я посмотрю на тебя. Злой я был. После побега Элис что-то во мне сломалось. Может, пройдет со временем, но мне все равно. Так даже лучше.

— Ты доктор? — нагло улыбнулся нохчи, и от этого я почему-то успокоился.

— А ты, значит, пациент? — ответил я своим смодулированным хриплым голосом и широко улыбнулся. И от этой улыбки он почему-то нахмурился. Впрочем, я не гадалка, что с ним не так, я и без того отлично понимал, что это бандит, за плечами которого не одна жизнь. Что ж, я знаю, ты меня в живых не оставишь, но это ты так думаешь, а мы еще посмотрим.

Я прошел в дальний угол комнаты, где на высоком столе было сооружено что-то типа лежака, над которым горели яркие лампы дневного света, и осмотрелся.

— Значит, так, — я посмотрел на пациента. — Сейчас идешь и бреешься настолько чисто, насколько это вообще возможно. Потом приходишь и залезаешь на стол, — я хлопнул ладонью по столешнице, — буду тебя оперировать.

Он ничего не сказал, но вышел из комнаты. А я присел на тот самый стул, с которого он поднялся, и задумался.