Скверное происшествие

Другой эпизод, который напечатлелся мне в памяти, относится к более позднему времени, когда брат был уже подростком. Во дворе как-то затеялась игра. Брат, нарядившись старухой, под дружный хохот ребятни подходил к случайным во дворе прохожим – двор был проходной – и обращался с какими-то пустяками. Он так ловко имитировал старческую походку и голос, что никто не признавал в старухе мальчишку. Но отец, возвращавшийся тогда домой и оказавшийся вовлечённым в эту игру, только презрительно выслушал брата, которого, конечно, тут же признал. При всех он объявил, что брат бездельник и бездарь. И что если уж он берётся пародировать кого бы то ни было, следует тщательно готовиться, чтобы не молоть всякую ерунду и не злоупотреблять терпением и вежливостью людей. Брат хотел было отшутиться, сказав, что импровизирует. Но отец только поморщился, велел брату не болтать того, в чём он не смыслит, ещё раз назвал его бездарем и направился к подъезду. По дороге он оглянулся и спросил у совершенно потерявшегося брата, дома ли мама.

Веселье было расстроено, игра разрушена. Все вдруг законфузились, избегая смотреть друг на друга, и понемногу стали расходиться...

Я не помню, чтобы отец когда-нибудь хвалил нас с братом. Наши успехи он принимал сдержанно. Под видом беспристрастной критики, а то и справедливого развенчания отец всячески стремился доказать нам нашу посредственность и никчёмность. Отец точно видел в нас своих конкурентов и тешил себя нашей мнимой заурядностью. Могло показаться, что отцом руководит зависть. Признаюсь, я и сама до недавнего времени думала именно так. Но один, казалось бы, незначительный случай заставил меня переменить мнение об отце. Вот как было дело. Как-то в субботу года два тому назад мы вдвоём с отцом ехали на наших стареньких «Жигулях» на дачу. Был разгар лета. На улицах толпились люди, сновали машины, на Первомайском проспекте возле вещевого рынка образовалась даже пробка, туда-сюда пёстрыми вереницами тянулись свадьбы. И вот уже на выезде из города мы заметили, как два или три свадебных кортежа остановились у «противотанковых ежей». Несколько белых невест, чёрных женихов и целая толпа пёстрых гостей рассредоточились вокруг памятника и с усердием, точно уж ничего важнее и не предвидели, принялись позировать перед фото– и видеокамерами.

В нашем городе все новобрачные почитают прямо-таки своим долгом отправиться к «ежам» в день бракосочетания. Обряд этот занимает и возмущает меня одновременно. «Ежи» изображают собой те события, что прокатились по нашему краю огненным колесом уже тому полвека назад. И для чего к этим суровым и неказистым на вид конструкциям, напоминающим о тех, кто отвёл страшные дни, для чего к этим корягам, подле которых больше пристало молчать, для чего едут к ним весёлые свадьбы?

Да и вообще, признаться, я никогда не понимала, что означают эти матримониальные катания...

Помню, что-то в этом роде я и выразила тогда отцу.

– Это наши предки... – назидательно ответил отец, бросив беглый взгляд в окошко на памятник.

– Да при чём тут предки! – удивилась я.

Отец грустно усмехнулся.

– При чём тут предки... – повторил он с горечью. – Если у тебя нет уважения к предкам...

– Ах, Боже мой, – перебила я в нетерпении отца, – да есть у меня уважение к предкам. У меня нет доверия к этим церемониям. Едут туда, потому что так принято, потому что все ездят. Скажи им завтра, что стало модным ездить к песчаному карьеру, будут ездить к песчаному карьеру...

– Да-а, – протянул отец. – Наше поколение ещё помнит войну. Мы не воевали, но мы помним. Да и как забудешь?.. А молодое поколение не просто не знает, что такое война – эта война их уже не интересует...

– Ты только что говорил, что эти брачующиеся приезжают почтить память предков, а теперь говоришь, что забыли про войну...

– Молодым теперь нет до войны дела. Так, наверное, и должно быть...

– Речь у нас с тобой шла о предках и свадьбах, – напомнила я отцу.

– Предков нельзя забывать, – отец как будто обрадовался. – Вот ветеранов всё меньше и меньше, скоро совсем не останется. Потом наше поколение уйдёт. А когда мы вымрем, не останется никого, кто бы помнил войну, и о ней сразу забудут. Так заведено в мире: старики уходят, у молодых своя жизнь. Но предков нельзя забывать...

Отец говорил уверенно, как о чём-то давно для себя решённом. Про себя я решила покориться и молча слушала его. Мы давно выехали из города, «ежи» и свадьбы исчезли из виду, остались где-то далеко позади. Отец всё говорил об ужасе забвения, а я думала: «Как странно! Я только сказала ему про свадьбы...» И тут мне совершенно ясно вдруг сделалось, что отец вообще не слышит меня.