Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919

В начале июля наш бронепоезд оказывал поддержку пехоте, отражавшей атаки красных. Эффективность нашей поддержки серьезно ограничило появление батареи противника, укомплектованной шестидюймовыми орудиями. Белая армия остро нуждалась в тяжелой артиллерии, и было трудно удержаться от соблазна захватить батарею. Ночью после короткого совещания генерал, командовавший дивизией, отдал соответствующий приказ. На следующее утро была предпринята внезапная атака на трехмильном фронте. Красную пехоту захватили врасплох, и атакующие подразделения вскоре овладели шестидюймовыми орудиями. Среди первых, кому удалось это сделать, было десантное подразделение с нашего бронепоезда.

Батареей командовали четыре офицера. При них имелись документы, подтверждающие, что офицеров мобилизовали в Красную армию. Они не пытались бежать или защищать орудия батареи, но не проявили также энтузиазма в связи с перспективой службы в Белой армии. За полтора часа, в течение которых мы проверяли их документы, появились признаки того, что красные готовят контратаку. Шестидюймовые орудия были повернуты в их сторону. Командовали ими те же офицеры, огонь батареи в значительной степени способствовал отражению атаки красных.

Меня поражала пассивность этих четырех офицеров. Их апатию нельзя было считать напускной: просто они утратили всякую надежду на будущее. Они приходили в движение, подобно изношенным автоматам, механически следуя командам и выполняя любое задание. Они не жили, а существовали, не воевали, а цеплялись за жизнь. Духовно и эмоционально они стали мертвецами.

Третий тип белого офицера представлял собой разительный контраст двум первым. Эта категория состояла из тех, кто не считаются с реальностью. Они пребывали в относительном спокойствии, внушая себе веру в то, что ничего не изменилось. Многим из них удалось сохранить хоть что-то из былого состояния. Большинство из них служили за линией фронта, предаваясь безопасной игре, в которой больше всего значили соблюдение норм и правил армейской жизни. Очевидно, их нелепое самодовольство могло продолжаться лишь до тех пор, пока другие офицеры и солдаты сохраняли готовность сражаться на фронте, но это соображение не мешало порицать любого человека, который не соблюдал их правила игры.

После двухмесячного пребывания на фронте мне предоставили однодневный отпуск. Я прибыл в Нарву без денег, в потрепанной одежде и обуви, весь завшивевший, однако день отдыха был слишком коротким, чтобы успеть позаботиться о своем внешнем виде. Со станции я направился в морской клуб в надежде встретить приятеля, который угостил бы меня едой и выпивкой.

Неожиданно позади услышал голос. Повернувшись, я увидел одетого с иголочки лейтенанта, с начищенными до блеска ботинками и посверкивающими серебром погонами на плечах.

– Вы почему не отдаете честь? – спросил лейтенант.

– Я вас не заметил, – ответил я.

Он неприязненно оглядел меня и произнес размеренным тоном:

– Полагаю, вам надлежит носить форму гардемарина, но ваша форма имеет неподобающий вид! Мне следует посадить вас под арест до выяснения вашей личности.

Я вышел из себя:

– К черту! Я иду в морской клуб, вы сможете найти меня там, если надумаете арестовать.

Лейтенант не пытался меня остановить. В клубе я встретил нескольких старых друзей и рассказал им о своем злосчастном приключении. Как раз в то время, когда я заканчивал рассказ, мы увидели через окно, как к двери подходят два офицера и полдесятка солдат. Одним был тот самый лейтенант, очевидно вознамерившийся привести свою угрозу в исполнение. Меня поспешно увели в боковую комнату, в то время как три старших морских офицера остались для встречи с патрулем. Не знаю, что именно они сказали лейтенанту, но их доводы, должно быть, были сочтены убедительными, поскольку инцидент никаких последствий не имел.

В данном случае корпоративный дух морского офицерства защитил меня от наказания за пренебрежение субординацией. Однако те, у кого не было друзей за линией фронта, постоянно подвергались мелочным придиркам со стороны самозваных блюстителей дисциплины.

В качестве особой группы сторонники строгой дисциплины в Белой армии не представляли такую опасность, как отчаянные бандитские элементы, или не были так ненадежны, как пассивные, безропотные офицеры. Но косвенно они немало способствовали возбуждению антагонизма в рядах белых. Сам вид этих чистоплюев приводил в бешенство, особенно в связи с очевидностью того, что они требуют много, а дают мало для успеха Белого дела.

Однако все эти группы были в известном смысле приживалы. Они не могли найти общую платформу для действий и не смогли бы просуществовать достаточно долго в условиях войны, если бы не четвертая категория офицеров, являвшаяся становым хребтом Белого движения.