Сквозь ад за Гитлера

На следующее утро мы оставили наши позиции, в пешем порядке и в страшную пургу побрели дальше. Вдруг я обнаружил рядом гауптмана Бека. В стальных касках с подложенной в них соломой, с поднятыми воротниками шинелей мы шагали навстречу ветру. Гауптман нашел в себе силы улыбнуться мне.

— Следуем в западном направлении, поближе к Германии, к нашей с тобой родине. Что ж ты не рад? Позабыл, небось, все ваши развеселые песни, которые вы распевали в гитлерюгенде? О том, как отправитесь на Восток завоевывать «жизненное пространство»? Зато теперь тебе, по крайней мере, не в чем упрекнуть себя — ты честно попытался его завоевать.

Война входила в новую, куда более драматическую фазу. Когда русские наголову разбили наших союзников — венгров, итальянцев, румын, фронт пришел в движение. Точнее, разбили нас самих. Небольшие, но подвижные ударные группы Красной Армии одновременно на многих участках прорывали нашу оборону, и невозможно было угадать, где они появятся в следующий раз. В результате очередной реорганизации наших ударных групп мы вынуждены были расстаться с гауптманом Беком. Ко всему иному и прочему у меня вдруг ужасно разболелся зуб, естественно, ни о какой возможности найти здесь зубного врача или даже простого санитара и мечтать не приходилось. Как, впрочем, и о болеутоляющих таблетках.

Наверное, с неделю мы были вынуждены тащить на руках нашего раненого товарища — Эгона. Для этих целей мы раздобыли, уж не помню где, лодку-плоскодонку и использовали ее как сани, куда положили Эгона. Но в пути он умер, и нам предстояло вырыть для него могилу в окаменевшей от холода земле. Вместо гроба мы решили завернуть его в кусок брезента, за что нас ждал хороший нагоняй, потом кое-как закидали тело комьями мерзлой земли и сверху чуть присыпали снегом. Оглядев место погребения, мы подумали, что голодному зверью ничего не стоит добраться до покойника и вдоволь попировать. Однако наш проныра-фельдфебель не мог не заметить пропажу брезента и принялся распекать нас. Сначала мы попытались убедить его, что, дескать, виноваты все, но все же наказали именно того, кому принадлежала идея использовать в качестве гроба казенный брезент. Наш офицер приказал нам во что бы то ни стало вернуть брезент, так что мы вынуждены были раскопать свежую могилу и вновь развернуть тело. Все, кому выпала эта адова работенка, были вне себя, считая исполнение этого приказа святотатством, глумлением над покойным Эгоном. Неужели нашему фатерланду было жаль куска брезента для его павшего защитника?

В воздухе попахивало бунтом, но мы, стиснув зубы, все же не дали возобладать эмоциям над разумом. Сам того не желая, я вдруг понял, что оказался в самом эпицентре конфликта. Кое-кто даже дал мне кличку «солдатский депутат», которую, честно говоря, я не воспринимал как комплимент. Мы хорошо понимали, что нас большинство, в то время как офицеры пребывали в меньшинстве, и я ни на йоту не сомневаюсь, что если бы они решили избрать кого-нибудь из нас козлом отпущения, им бы пришлось худо — в конце концов, в сталинградских степях достаточно лежало трупов, кое-как закиданных снегом, и одному только Богу ведомо, от чего и как погибли эти солдаты.

Поскольку вменить нам в вину было нечего, разве что мелкие проступки, но никак не саботаж, офицеры ограничивались окриками. И если раньше мы бросались исполнять приказания наших командиров сию же секунду, то сейчас мы заняли несколько иную позицию — ни шагу без подробнейших инструкций. А если в таких случаях наши офицеры начинали брызгать слюной, вокруг незаметно образовывалась кучка солдат. Но и офицерам, в конце концов, опостылела эта игра, а если принимать во внимание наступавших нам на пятки русских, то они решили задевать нас как можно реже. И даже стали проявлять к нам уважительность.

Как бы то ни было, муштра, которой мы подвергались, да и боевой опыт сделали свое — мы стали солдатами хоть куда. Но чему мы были не обучены, так это умению отступать, тем более отступать быстро, организованно и вдобавок в условиях суровой русской зимы. И все же мы продемонстрировали недюжинные способности, довольно скоро адаптировавшись к этим кошмарным условиям, во всяком случае, куда скорее нашего твердолобого офицерства. Ведь что ни говори, неженками нас никак нельзя было назвать, ибо с рождения были куда ближе к земле, чем они. Да и с русскими куда быстрее и легче находили общий язык — в силу отсутствия врожденной (или же благоприобретенной) спеси.