Сквозь дым летучий

Подвиг Багратиона в Отечественной войне заключался также и в том, что когда 22 июля соединились две русские армии под древним Смоленском, порушив тем самым генеральный стратегический план Наполеона разбить их поодиночке, встал коварный вопрос: к кому из главнокомандующих перейдет начальство над ними? Причем на этот счет не было высказано никакого высочайшего повеления.

Багратион был старше Барклая-де-Толли чином и имел то прежде под своим началом. Но, ставя превыше всего на свете благо Отечества, князь отбросил личные счеты и подчинился Барклаю. Обстоятельно переговорив, полководцы расстались, довольные друг другом. То была главная победа Багратиона над самим собою, а победить самого себя, как ведомо, наитруднейшая из побед.

Князь Багратион неустанно рвался в бой, в наступление, жаждал победы и открыто высказывал недовольство нерешительностью действий командующего 1-й Западной русской армией военного министра Барклая-де-Толли. Но, к чести князя, отметим: будучи тяжело ранен, он нашел в себе силы попросить у Барклая прощения во всем, в чем был не прав перед ним, назвав его своим «благородным другом».

В разгар битвы Барклай-де-Толли послал к главнокомандующему прусского генерала Вольцогена, состоявшего три Главной квартире в качестве советника, с докладом, что наши опорные пункты в руках французов, а войска расстроены... На что Кутузов твердо и резко ответствовал: «Передайте Барклаю, что касается до сражения, то ход его известен мне самому как нельзя лучше, чем кому-либо! Неприятель отражен во всех позициях...»

Слова эти успокоили метущуюся натуру генерала Барклая.

... По распоряжению штабного начальника, бездарного и педантичного барона Бенигсена, резервы, скрытые в Утицком бору, без ведома главнокомандующего были выведены и пущены в бой. 3-й корпус пехоты генерала Тучкова 1-го, истекая кровью, отражал яростные атаки неприятеля на Семеновские укрепления, а московские ополченцы выносили раненых с поля боя и таскали к орудиям ящики с зарядами. План Кутузова был порушен, хотя он, вероятно, мог бы иметь важные и выгодные последствия.

Французы нарекли битву за Багратионовы флеши битвою генералов: ведь в обеих армиях пало много высших чинов. А русские говорили, тяжко вздыхая: «Такая была жарня и побоище, что у самого черта тряслась борода. Лес тел, а вода говорила... Однако мы не отошли со своего места ни на шаг – где начали битву, там и кончили».

Несмотря на горечь потерь и смертельные раны, солдаты русские не пали духом и порой даже шутили:

– Эй, братец, глянь-ка, ногу-то у тебя, видать, отстегнули?

– Так что ж тут такого? – кривясь от боли, отвечал раненый. – По мне даже лучше. С сего дня один только сапог чистить придется.

Г. Р. Державин сочинил в честь любимца Суворова князя Петра знаменитое четверостишие:

О, как велик На-поле-он,

И храбр, и быстр, и тверд во брани;

Но дрогнул, как простер лишь длани

К нему с штыком Бог-рати-он...

... Итак, главная битва при Бородине окончилась. Русские стяжали здесь себе бессмертную славу. Тысячи солдат и офицеров пали на поле брани, где испепеленные трава и земля на вершок пропитались кровью. На тех самых мирных полях и лугах, на которых десятки лет крестьяне Горок, Шевардина, Семеновского собирали урожаи, пели песни, устраивали шумные игрища и пасли скот... Толпы раненых брели, с одной стороны к Можайску; с другой – назад, к Валуеву.

Пахло селитрой, порохом, кровью.

Словно зловещая стая черных воронов, на западе сгущались темные тучи. Казалось, будто само ненастье предупреждало людей: «Довольно, хватит убивать друг друга! Опомнитесь! У вас иное предназначение на земле!»

Каждый, кто взглянул бы со стороны на израненных и контуженных русских солдат, бредущих вразброд с серыми от усталости лицами по трупам людей и коней, решил бы, что стоит французам сделать небольшое усилие и нанести удар – и армия Кутузова легла бы костьми. Но и тот, кто посмотрел бы на подавленных, истерзанных, едва передвигающих ноги, но каким-то чудом уцелевших французов, решил бы, что достаточно одной дерзкой атаки казаков – и великой армии конец. Однако ни у французов, ни у русских не осталось на это сил, а посему жар генерального сражения стихал. Обе армии чувствовали себя разбитыми, но не побежденными.

С наступлением ночи кровопролития прекратились. Еще гремели кое-где во мраке ружейные выстрелы. Пушки нет-нет да и покрывали своими оглушительными залпами громадное сражения.

Сквозь ненастливую мглу проступал серый рассвет. Моросил дождь. Небо в рваных тучах чем-то напоминало поле недавней, еще не успевшей остыть битвы. Повсюду трупы людей и коней, лужи крови, разбитые телеги, перевернутые пушки, вырытые зарядами ямы... Сгоревшие и порушенные дома. Да и все это прежде такое покойно-величественное поле с колосящимися по берегам Колочи золотистыми нивами, среди которых грозно сверкали ряды штыков, теперь являло собою зловещее кладбище.