Сквозь дыру в нашем городе

- Она видела детей? Я тоже их видел. Ночью во вторник я был как на иголках, да ещё эта грёбаная раскладушка. Мы с другом, Терри, выбрались наружу – прогуляться. Дети были там. В старомодной одежде. Все в грязи и тине, а вместо лиц – чёрные пятна. Я поэтому и не спал прошлой ночью.

- У психолога был? – спросил я.

Он допил пиво.

- Ага, только он слушать не стал.

- Ну, а я-то чем могу…

- Так вы же сами двинулись. Значит, поймёте.

Рёв самолётного двигателя разорвал вечернюю тишину. Мы оба вздрогнули. Ведь после крушения башен, пространство над Манхеттеном перекрыли.

Потом я сообразил, что случилось:

- ВВС. Готовятся к визиту господина Буша.

- А кто такая Мэгз? И этот Лорд Джефф?

И я рассказал ему кое-что о той странной потерянной стране, шестидесятых, о наивности, что привела к кайфу и оставила на игле. О чуде той неизвестной страны – нашем союзе троих.

- Беда в том, что каждый из нас любил кого-то одного, не как в настоящем треугольнике.

- О’кей, - сказал он. – Вы живы. Мэгз жива. А что же Джефф?

- Всё шло кувырком, и Джеффа как-то замели с наркотой на кармане. А по дороге в участок, в полицейском фургоне, он взял и вскрыл себе вены, истёк кровью в темноте, никто и не заметил.

Я ощущал, наверное, то же, что и Марко, рассказав мне о погибших детях. Мы смогли выговориться, не особо задумываясь о том, что говорил другой.

14 СЕНТЯБРЯ, ПЯТНИЦА

Утром, выходя из дома, мы с Марко повстречали двух пассивных «голубков», выгуливающих собачонок. Один сказал: «Во всём районе не сыскать свежего круассана. Прямо как при осаде Парижа. Скоро все станем питаться тем же, чем крысы».

- Он слегка загнул, - пробормотал я. – Есть ведь ещё английская сдоба.

- Или его Моська, - сказал Марко.

Тем временем, власти открыли Ист- и Уэст-Виллидж, чтобы освободить движение между Четырнадцатой и Хаустон стрит. Все, кто оставил машины по соседству, возвращались и забирали свой транспорт. На узких улочках появились грузовики службы доставки.

В библиотеке по телевизору показывали, как в «Граунд Зиро» готовятся к визиту президента. Двери лифта открылись, впуская парочку студентов-погорельцев, вцепившихся друг в друга в порыве страсти.

В справочном столе компьютеры были по-прежнему заняты, но напряжение спало. Меня даже спросили насчёт книг и базы данных. Я периодически пробовал дозвониться до Мэгз. Леденящее душу сообщение на автоответчике – всё, чего я добился.

- Это Мэгз МакКоннелл, - говорилось в нём металлическим голосом. – В нашем городе образовалась дыра, и я собираю информацию о Дженни Левин и Джеффри Холбруне. Все, кто знает что-либо об этих молодых людях, оставьте сообщение после гудка.

Я оставил сообщение с просьбой перезвонить. Затем я пробовал дозвониться каждые полчаса в надежде, что она снимет трубку. Я звонил нашим общим друзьям. Кого-то не было, кто-то был недоступен. Кто-то переживал собственное горе. Но её в последнее время не видел никто.

***

Вечер в сгущающейся темноте, мерцающие огни на Вашингтон Сквер. Нам выдали свечи; мы зажигали их от спичек, от разовых зажигалок, от фитилька к фитильку. Всевозможные жрецы, ксендзы, раввины и шаманы вели украшенные цветами и свечами процессии по улицам в парк, где собирался народ.

Марко привёл друга Терри, миниатюрной комплекции паренька, который тоже был вынужден оставаться в спортзале. Вместе мы вышли к этому сборищу, посвящённому одиннадцатому сентября. Обращаясь к толпе, люди прочли импровизированные элегии. Прозвучали молитвы, несколько песен. Затем, ведомые каким-то инстинктом или неизвестным мне планом, люди стали группками покидать парк, словно призраки, выплывая на улицы.

Мы остановились у фонаря, под которым стояла фотография семьи – в пижамах рождественским утром. Лицо, обведённое красным, и подпись: «Джеймс Болтон, муж Сюзан, отец Джимми, Анны и Сью; в последний раз его видели уходящим из дома на Фар Рокуэй, в 7.00 11-го сентября». Затем шло название фирмы и номер этажа Торгового Центра, где он работал, номер телефона, факс, электронная почта и слова: «Если вы что-нибудь о нём знаете, пожалуйста, сообщите».

Таких портретов было много, и у каждого кто-то оставлял зажжённую свечу на оловянном блюдце. Кто-то – цветы.

Дверь небольшого пожарного депо по соседству была открыта; грузовика и штабной машины не было. В помещении собрались отставные пожарные. Они напоминали актёров кино, обычно играющих пожилых ирландцев и итальянцев. На двери висела большая фотография погибшего пожарного. Молодого, около тридцати. Он то ли с женой, то ли с подружкой стоял, улыбаясь, на фоне лыжного домика. Портрет был заключён в рамку из детских рисунков с изображением пожарных, машин, пламени, вперемежку с карточками с выражениями соболезнования.

Мы шли, ночь приближалась, а толпа всё редела. Впереди на мостовой появлялись россыпи огоньков. На пересечении Грейт Джоунз-стрит и Бауэри⁸ мы поняли, что остались втроём, и что движение рассосалось. Когда я повернулся, чтобы сказать, не пора ли домой, то на мгновение увидел высокого парня, который, шатаясь, шёл вниз по улице. Лицо его было пурпурное, а глаза выпучены.