Сквозь годы войн и нищеты

Мне показалось, что Боровой больше всего опасается не за престиж генконсульства, а за собственную жизнь.

— Такие деньги без надлежащей охраны перевозить нельзя. Наверняка ограбят и не остановятся даже перед убийством, — добавил он.

В общем, из моего замысла привлечь к этой операции вице-консула ничего не вышло, а других работников генконсульства я не решился посвящать в суть дела.

Любопытная деталь: брат Борового был американским подданным, жил на западном побережье США, принимал активное участие в профсоюзном движении и являлся, если я не ошибаюсь, руководителем или одним из руководителей профсоюза портовых грузчиков в этом районе Соединенных Штатов.

По возвращении в Советский Союз Борового уволили из МИДа; он некоторое время работал гидом в Музее Революции, а в начале Отечественной войны пошел добровольцем на фронт и вскоре погиб.

Но вернемся к моим злосчастным денежным вкладам. Все нормальные вкладчики обычно беспокоятся о том, как бы увеличить свои капиталовложения, я же был занят тем, как бы поскорее изъять свой капитал. Пользуясь только городским транспортом или своей машиной, я в течение примерно месяца полностью снял деньги со счетов и до прихода дипломатической почты хранил огромные суммы в сейфе своего кабинета. Всего у меня на руках оказалось более миллиона долларов и несколько десятков тысяч английских фунтов стерлингов. Об этих деньгах никто в генконсульстве не знал. В Центре, как потом выяснилось, тоже не ведали, какую точно сумму я потратил и сколько долларов и фунтов стерлингов должен был вернуть в казну государства. Деньги на мой счет переводились разными людьми из разных стран, и, судя по всему, никто в Центре строгого учета денежных поступлений и моих расходов не вел. Так что вся ответственность за полученные и потраченные деньги лежала полностью на мне. И только на мне. Перед отправкой денежных средств в Москву я составил подробный финансовый отчет о детальном передвижении подотчетных мне денежных средств. С первой же дипломатической почтой деньги и отчет были отправлены в Москву. В Центре, как в дальнейшем оказалось, были довольны моей деятельностью, особенно связанной с испанскими событиями.

Неожиданно (уже в 1937 году) я получил телеграмму, в которой сообщалось, что решением советского правительства я награжден орденом Красной Звезды. В то время это был по-настоящему боевой орден. Награжденных этой высокой наградой было у нас в стране не так уж много, а в советской колонии в США — никого. Я, конечно, поделился приятным известием со своими друзьями и коллегами по консульству. Многие из них были приятно удивлены, некоторые раздосадованы этим сообщением, но в целом мой авторитет в советской колонии в США несомненно повысился.

Наступил 1938 год. Я уже прослужил в Нью-Йорке почти четыре года. Семья моя увеличилась. В 1936 году у меня родился младший сын Вадим, и наша семья уже состояла из четырех человек. Я переселился из консульства на частную квартиру в Бруклине — одном из районов Нью-Йорка. С каждым годом в Америке я все больше и больше скучал по Москве, по Родине. Трудно передать словами это чувство ностальгии по родным пенатам. Казалось бы, чего мне не хватало? У меня была интересная работа, много друзей, в том числе и среди американцев. Мы жили безбедно, у нас была домработница, очень милая добрая девушка по имени Флоранс, которая ухаживала за детьми, готовила обед и убирала квартиру. Жена работала учительницей в школе при консульстве и пользовалась авторитетом среди детей и родителей. В общем, живи и наслаждайся жизнью. Но почему-то безумно хотелось домой. По глупой наивности и фанатичному патриотизму я не задумывался об опасностях или трудностях, которые могли ожидать меня в Москве. Одним словом, я буквально забрасывал начальство письмами о своем желании вернуться на Родину. Там сначала отмахивались от моих посланий как от назойливых мух, считая мое поведение капризом или недостаточным пониманием политической ситуации. Возглавлял управление тогда, как я уже отмечал, Урицкий. Он писал мне личные письма, доказывал необходимость моего дальнейшего пребывания в Нью-Йорке. Но я был неумолим, и, в конце концов, добился своего: получил разрешение на выезд.

Домой я решил отправиться на большом пароходе и приобрел билеты на морской лайнер «Куин Мэри». 6 июля 1938 года мы отплыли из Нью-Йорка.