Сквозь мартовские снега. Лесные шорохи

До поздней ночи они не спали, мастерили снегоступы из прутьев кедрача и электропроводов самолета, которые они сняли, покидая машину. Улеглись спать только после того, как было связано десять снегоступов, по паре на каждого.

Мартовское утро наступает рано. Первой, по обыкновению, проснулась Атка. Житнев в полусне слышал, как она подкладывала к груди младенцев и те вкусно чмокали. Потом долго возилась с ними, наверное, перематывала, засовывала в переметные сумы — их спальные мешки. А потом хруст, хруст, хруст… Что это такое? А-а, ясно: грызет кедровые орешки, их много нажарили с вечера на костре. Но не глотает их, хорошо слышно, как сплевывает жвачку в кружку. Сколько же это будет продолжаться?

Когда сквозь дымовое отверстие из убежища ярко заголубело подсвеченное утром небо, все разом встали. По-видимому, давно уже не спали.

— Вроде бы в гостинице побывал, — первым заговорил Ашот. — Даже сны видел, как в детстве, розовые, собирал огромные гроздья винограда. А кругом солнце, смех, радости. Надо же присниться такому! Это к хорошему или к плохому?

— Виноград? Либо будешь пить вино, либо будешь виноват, — пошутил Житнев.

— Хм… Вина не предвидится, это ясно, а виноватым можно легко стать в моем положении.

— А может, нас найдут и, как спасенным, привезут вина? — серьезно предположил Славик.

— Все это мистика, — резковато сказал Житнев, натягивая унты. — Давайте вставать.

— А бутилочки у вас нет, дохтур? — спросила Атка Вику. — Я тут пожаваль еду деткам.

С этими словами она подняла кружку, почти полную жвачки.

— Деткам кормезка на целий день.

Вика достала из сумки новый полиэтиленовый мешочек, подала Атке.

— Перелейте сюда.

— Спасибо, дохтур. Я есе позую… — И она принялась усердно грызть орешки и собирать маслянистую жвачку теперь уже в мешочек.

Завтрак был коротким и не аппетитным, все потихоньку косились на Атку, отворачивались, когда она, согнувшись к мешочку, смачно жевала орешки.

— Это — жизнь, — буркнул Житнев, ни к кому не обращаясь. — Все мы обязаны своим существованием матери. А в материнстве не все так уж розово…

— Что будем предпринимать теперь, командир?

— Давайте решать. Я думаю так. Мы со Славиком отправимся за лыжами, пока приморозило. Тебе, Ашот, вместе с Викой надо насобирать еще орешков, а заодно, возможно, пострелять дичи.

— Принимается! — бодро согласился Мурутян.

Вылезли из-под крыши кедрового стланика — великолепного снежного убежища и ахнули: золотое весеннее утро вставало над просторами Лавового плато. Снежное приволье — земля и воздух розовели под ослепительным солнцем, только что вставшим над горизонтом. Линии гор и мозаика долин и распадков, грани темных пятен берез в правобережье реки и кедровых стлаников в левобережье выступали четно, будто вычерченные добросовестной рукой.

— Красотища! — восторженным полушепотом произнес Мурутян. — Это же и художник не нарисует.

— Да-а, не исключено, что ударит тепло? — ответил Житнев. — Надо поторапливаться, братцы.

Он посмотрел на часы и сказал:

— Ашот, сверим часы. На моих пять минут восьмого, так? В двенадцать ноль-ноль всем быть здесь. А теперь в путь. Мамаша, — крикнул он в снежный лаз Атке. — Вы готовьте еду детям и не беспокойтесь. Мы скоро вернемся.

— Хоросо, командир, — послышалось из глубины снежной пещеры. — Я буду с детками.

Слово «командир» она уже переняла у Ашота.

Житнев и Славик спустились к реке и по берегу направились вверх по ее течению туда, где был оставлен «возок» — лыжи самолета и пилотское кресло на них. Задача: вытащить их к стоянке, чтобы потом решить, брать их в дальнейший путь или бросить здесь. Все будет зависеть от состояния погоды. Вика и Ашот двинулись к дальним кущам кедрового стланика. Вике предстояло собрать как можно больше шишек, а Ашоту попробовать поохотиться.

— Оленя добуду! — пообещал он, кидая ружье на плечо. — А уж зайчишек и куропаток-то настреляю — это верно.

Утопая в снегу по колено, Мурутян пахал дорогу для Вики. Та старалась шагать след в след ему, пока не уплотнялся снег.

— Слушай, Вика, у тебя есть любимый человек? — бубнил под нос Мурутян.

— А зачем тебе это, Ашот?

— Чисто из любопытства.

— Излишним любопытством страдают больше женщины.

— Да-а?

— А ты об этом не знал?

— Нет, не знал. А я думал, что именно я самый любопытный.

— Наверное, не любопытный, а любопытствующий, — поправила его Вика.

— Да-да, именно любопытствующий. — Мурутян рассмеялся. — Ну так вот, меня всегда интересуют человеческие тайны, хитрости, загадки поведения. Хочется все открыть, разгадать и понять.

— А для чего?

— Просто интересно.

— Тебе надо бы стать писателем или психологом.

— Нет, мне надо найти девушку, в которую бы я влюбился.

— По-моему, влюбляются не в разгаданных, а в загадочных…

— Скажи, а что тебе больше всего нравится в мужчине?

— Самостоятельность. А еще — мужество.

— И это все? А красота?

— Так это и есть красота.

— Я имею в виду красоту лица и фигуры.

— Э-э, Ашот, такой красоты хоть отбавляй. Каждый по-своему красив. Если он молод и здоров, да еще имеет спортивную фигуру. Ты знаешь такое слово — «смазливый»?