Сквозь мартовские снега. Лесные шорохи

Кстати сказать, у бурундука коготки устроены так, что он умеет одинаково проворно бегать вверх и вниз не только по любому стволу, но и по тончайшим веточкам. И еще: никто из четвероногих жителей второго этажа, кроме разве летяги, не обладает такой легкостью, стремительностью, способностью мчаться среди ветвей, как бурундук; этот истинный акробат зеленого царства. Но… только днем! Достаточно наступить ночным сумеркам, и он становится совсем беспомощным.

Падая после крушения своего бастиона, Пиик на лету — ухватился за что-то твердое, мгновенно сориентировался, где верх, где низ, и направился вверх. Но вдруг это твердое как-то головокружительно перевернулось, отчего верх оказался внизу. Положение прояснилось быстро — это была половина разломившегося и падающего дерева. Она рухнула на землю, увлекая за собой ошеломленного беднягу Пиика.

К счастью, все кончилось благополучно: Пиика сбило какой-то встречной веткой, он упал на куст, и густая листва приняла его на себя. Вскоре он был на земле.

Куда же теперь податься? Град и ливень были ему здесь не страшны, их принимал на себя лес. Но извечный страх перед хищниками заставил его искать новое надежное убежище. И хотя, казалось бы, сколько места требуется зверьку длиной в ладонь, а не так-то просто найти это место: сунешься в нору или под валежину, а там тебя сцапает либо Харза, либо колонок, от зубов которых погибло немило собратьев Пиика. Поэтому осторожность и еще раз осторожность, и ни одного опрометчивого шага!

Прежде всего ему нужно было найти своих сородичей. Порыскав с четверть часа, хитрый Пиик в конце концов уловил знакомый запах, он доносился из-под корней огромного дерева. Туда и юркнул Пиик. Во избежание возможного конфликта, он не стал забираться в хоромы хозяев, а скромно устроился в каком-то сухом закутке прихожей и уснул под убаюкивающий шум леса и дождя.

Но поспать как следует ему не удалось и на этот раз. Под утро в убежище стала быстро набираться вода.

Пиик, как и домашняя кошка, не выносит ее, он сугубо сухопутный зверек. Скоро вода, по-видимому, затопила хоромы хозяев, потому что они — два юнца зимнего помета — вскоре вылезли в проход и тут наткнулись на незваного ночлежника. Они добродушно обнюхались (тут уж не до ссор, когда над всеми нависла беда!) и стали выбираться наружу.

Рассветало. Дождь продолжал лить. Вокруг корня старой ели, под которой квартировали бурундуки, образовалась лужа воды. Пиик, как старший, был признан вожаком. Осмотревшись, он понесся вверх по стволу ели, Но тщетно он обшаривал его до самой макушки в поисках дупла — его не оказалось. Пришлось примоститься на суку с подветренной стороны. Неподалеку от него нашли приют и лишенные крова юнцы. Вот, может, немного прояснится, и они снова начнут скакать по веткам. А там, смотришь, найдут и новое убежище.

В эту бедственную ночь многие обитатели Моховой пади лишились жилья. Особенно пострадали мелкие грызуны и наземные пернатые.

ЗВЕРИНЫЙ ЛАЗАРЕТ

Ливень и гроза с небольшими перерывами продолжались всю ночь. Но обкладной дождь, с беспросветно пасмурным небом и горячей духотой, не прекращался еще двое суток. Натуралисты почти не вылезали все это время из палаши. Только изредка кто-нибудь выводил взглянуть на Моховку: не угрожает ли она биваку.

А река разгулялась не на шутку. К утру ее уровень поднялся, должно быть, метра на два, а вода все продолжала прибывать. Обычно спокойная, ласковая Моховка теперь форменным образом взбесилась, затопила все равнинное левобережье, переполнила заливы и старицы в правобережье. Грязно-мутные ее воды неслись широким потоком, ломая все на своем пути. Она собрала, должно быть, со всего своего бассейна мусор, коряги-выворотни, гнилые колодины и теперь уносила их прочь. Много плавника набилось в тальниковых зарослях левобережья; там образовались огромные заломы, под которыми были погребены целые кущи тальника. Вода повсюду сделалась настолько мутной, что для питья пришлось выкопать колодец неподалеку от старицы — яму глубиной около метра. Там отстаивалась чистая холодная вода.

На третьи сутки натуралистов разбудило заливистое пение птиц. Гремела вся Моховая падь. Сквозь парусину палатки густо сочилось золото утреннего солнца. Все было нестерпимо ярким — и синева неба, и зелень леса, и разлитый по миру золотой океан солнечного света. От этого торжества и буйства света пернатая живность Моховой пади прямо-таки ошалела — свистела, чирикала, пищала.

Только Моховика по-прежнему буйствовала и бесновалась, яростно завивалась в коловерти, глухо рычала в заломах, нагроможденных там и тут. В ее мутных потоках проносились огромные деревья, вывернутые с корнями, а иногда целые острова тальниковых кустов.

— Смотрите, смотрите! — вдруг закричал Сергей, указывая на корягу, плывущую почти посередине речки. — Медвежонок!

На коряге действительно лежал медвежонок. Он держался за нее передними лапами, а задние свисали в воду.

— Нынешнего помета, — определил Бударин, — совсем юнец. Давайте-ка быстро лодку на воду, поймаем его.