Сквозь мрак к свету или На рассвете христианства

И достав свиток, Помпония вслух прочла следующие размышления:

«Бог близок к нам, Он с нами, Он внутри нас. В нас живет священный дух, который охраняет нас и следит за каждым нашим поступком, и нет того хорошего человека, в котором не было бы Бога».

«Какая польза в том, что мы утаим то или другое от человека? От Бога утаить нельзя ничего».

«Человек, если хочет жить для себя, должен стараться жить для своего ближнего».

– И много подобных же великих истин могла бы я указать вам в письмах Сенеки. Разве подобные мысли не полны правды и прекрасного значения?

– Не дурно было бы, если б и поступки его были так же справедливы и прекрасны, – сухо ответил Британник. – Но что же общего между мыслями Сенеки и учением христиан?

– Очень много, с той только разницей, что глубокие мысли эти, столь редко встречающиеся среди поклонников богов, у христиан – общие места и что сверх того христиане веруют еще и в другие великие истины, от которых эти получают свой смысл и свое значение.

– Вы говорите, что они ослиной голове не поклоняются, а между тем они все же молятся какому-то Христосу или Хрестосу, принявшему позорную смерть на кресте.

– Страдание не унижает человека, а только возвышает, окружая его ореолом святости. Разве не воздают римляне божеских почестей Геркулесу, хотя они верят, что его живым сожгли на костре.

Британник молчал: он с младенчества был приучен смотреть на это воздание христианами божеских почестей человеку, казненному одной из самых позорных казней тех времен, не иначе, как на колоссальное сумасбродство, и теперь, разумеется, недоумевал перед столь новыми для него воззрениями Помпонии.

– А скажите, Британник, – прервала его молчание Помпония, – слышали вы когда-нибудь имя Сократа?..

– Да, и даже очень часто. Музоний, как не раз передавал мне Эпиктет, очень часто упоминает о нем на своих лекциях и постоянно указывает на него, как на совершеннейший образец хорошего человека.

– А какой смертью умер Сократ?

– Его отравили афиняне цикутой в тюрьме.

– Как преступника?

– Да, конечно.

– А разве это значит, что он и в самом деле был дурным человеком – тем злодеем, каким пожелали признать его? Поверьте, если б это было действительно так, философы не стали бы преклоняться перед ним с таким благоговением, не так же ведь они глупы.

– Действительно, я не подумал об этом, – сказал Британник и потом, помолчав с минуту, спросил: – Возможно ли, чтобы и все остальные нехорошие слухи, всюду распространяемые об этих христианах, оказывались лишь ложью?

– Чистейшая ложь, – подтвердила Помпония, – в чем, быть может, вы и сами, Британник, со временем убедитесь.

Часто удручаемый сознанием сделанной в отношении его несправедливости, Британник находил себе немалое утешение в искреннем расположении к нему храброго и всеми чтимого покорителя Британии, и еще более в беседах с его кроткой женой. Помпония предупредила, однако же, своего молодого друга, что всякая неуместная болтливость с его стороны о предмете их откровенных бесед могла бы без всякой пользы стать опасной для ее жизни, почему Британник все слышанное от нее о христианстве хранил в глубочайшей тайне от всех кроме Пуденса, в котором, по многим признакам, сильно подозревал последователя того же высоконравственного учения, о котором Помпония с таким благоговением говорила ему.

Дня через два после разговора с женой Плавта он спросил у Пуденса, какого он мнения о христианах.

При таком внезапном вопросе Пуденс смутился и как бы с испугом взглянул на молодого принца, однако, оправившись, он ответил ему довольно холодно и сухо:

– В Риме христиане – люди смиренные – жестоко гонимы, и большинство смешивает их с иудеями, но хотя и среди иудеев есть немало людей хороших, тем не менее очень многие христиане вовсе не из иудеев.

– Правда ли, что они такие презренные злодеи, за каких их все принимают?

– Нет, неправда. Разумеется, при других условиях ничто не могло бы помешать человеку называться христианином и вместе с тем быть человеком дурным, но в Риме исповедание христианской веры сопряжено с такими опасностями, что едва ли кто пожелал бы разыгрывать мнимого христианина. Но ложь, как вам самому небезызвестно, и вообще всякая неправда проникает всюду и царит везде, а потому и в том, что рассказывают про бедных христиан, нет и десятой доли правды.

Пуденс считал пока еще преждевременным посвящать Британника в ту тайну, что его невеста, дочь Кардока, Клавдия, приняла негласно христианство еще в Британии и, что он сам очень усердно занимался в настоящее время изучением догматов «ненавистной секты».

После этого Британник при первом же свидании с Помпонией пожелал знать, имеются ли какие-нибудь сочинения, где излагалось бы учение о христианском вероисповедании.

– Есть древнеиудейские книги, признанные и христианами священными, – сказала Помпония. – Однако, в Риме мало кто читает их, да и то скорее из одного любопытства, так как они переведены на греческий язык уже лет четыреста.

– Да, неужели же ни один из самих христиан ничего не написал по этому предмету?