Сквозь ночь

Молчит тетка Ивга в темном своем платке, что окаймил постаревшее коричневое лицо. Молчит, хмурится Наталка, вертя в огрубелых пальцах пустую стопку. Молчит ее пятнадцатилетняя дочь. Молчу и я, глядя на девичьи пальцы, перебирающие бахрому косынки. Может быть, все и выстрадано ради того, чтобы эти пальцы не огрубели.

6

Часам к четырем дня наконец собрались. Наталка и Лена с мужем Петром залезли в кузов. Там настлали соломы, прикрыли одеялами, приготовили на случай брезентовые дождевики. Пятнадцатилетняя Галя забралась в кабину. Погрузили гостинцы, подарки для молодых — и поехали. А мы с Василем отправились побродить.

Мы пошли огородами «в берег» — к болотистой безымянной речушке, где, бывало, Василь ловил бреднем вьюнков и где я ранней зимой сорок первого года неумело косил камыш на топливо тетке Ивге.

Теперь тут не оказалось ни камыша, ни самой речушки, ни корявых ветел, что росли там и сям вдоль ее берегов. По спрямленной линии старого русла текла вода в аккуратно прорытом нешироком канале. Это был первый этап большой затеи — устроить там, на заречной стороне, где прежде расстилались заливные луга, цепь соединенных с каналом проточных прудов гектаров по сто каждый — для разведения рыбы, зеркального карпа.

Затея была частью новшеств, пришедших в эти края вместе с водами Кременчугского моря и энергией Кременчугской ГЭС. Отсюда, с берега, отчетливо виделись в сумеречном небе столбы, от которых тянулись провода к каждой хате. Кое-где в окнах уже светилось. Позднее зажглись уличные фонари (а вернее, попросту электролампы) на столбах в новой части Броварок, которую здесь называют «поселком».

Сюда, рассказал Василь, отселили жителей недальнего села Шушваливка, — оно попало в зону затопления, и люди построились тут, в Броварках, с помощью государства.

— Видите, — сказал Василь, — не то что старое наше село. Улицы как по шнурочку.

И верно, дома в поселке, новые, одинаковые, чисто побеленные, крытые шифером, стояли ровнехоньким строем в две шеренги вдоль прямой, как стрелка, улицы, и это вовсе не похоже было на старые Броварки, как не похожи были аккуратно голые берега канала на прежний берег с камышом и плакучими ветлами.

Признаться, мне трудно было примирить разноречивые чувства; с одной стороны, я понимал необходимость и положительный смысл перемен, а сердцу было милее привычное, и я потихоньку поругивал себя за это.

И все же, думалось, слишком уж как-то близко один к одному и чересчур по струнке стоят новые дома в поселке, и выглядит все вместе как-то казенно. Впрочем, тут дело было, наверное, и в том, что не разрослись еще недавно посаженные сады.

Справа от нового поселка виднелось новое же кирпичное здание правления колхоза, рядом с ним — недостроенный Дом культуры, двухэтажный, с квадратными колоннами по фасаду, обнесенный строительными лесами. Вот ведь куда передвинулся центр Броварок! На моей памяти тут было поле, а чуть подальше на восток — полевой стан колхоза, та самая хата, где мы простились навсегда с Никифором.

— Никак не достроят, черти, — озабоченно сказал Василь, поглядев на Дом культуры. — И механизации не видать.

И правда, по всему заметно было, что строится дом неспешно, потихоньку, — но все же строится.

За Домом культуры разбит был парк — торчали голые деревца, среди них нетрудно было угадать будущую центральную аллею, в конце которой стоял памятник — свежепосеребренная фигура бойца в плащ-палатке и с автоматом.

7

Перед отъездом Лена успела показать новый дом, где они с Петром собирались через неделю-другую праздновать новоселье, или, как здесь принято говорить, «входины».

Дом был добротный, на кирпичном фундаменте, стены литые, из здешней смеси глины с нарубленной соломой и небольшим количеством цемента, оштукатуренные и побеленные. Крыша высокая, крыта шифером, окна в голубых веселых рамах, — словом, все тут было сделано толково и на долгий срок.

Комнат в доме было четыре, и все нарядные, светлые, особенно четырехоконная «зала», вся в тканых дорожках, кружевных занавесках и сказочно-ярких, вышитых полтавской гладью рушниках.

Я не удержался — сосчитал. Рушников было в «зале» шестнадцать, они висели по стенам как бы в виде украшающих дополнений к другим, заведенным в рамки вышивкам, крестом по темному фону, изображавшим то букет, то котенка с бантиком, то какую-нибудь небывалой нарядности птицу. А в центре, напротив двери, висел в простенке портрет Ленина, тоже украшенный рушником, на котором вышиты были уже не цветы или ягоды, а два симметрично расположенных герба Советского Союза и две одинаковые надписи: «Мир и дружба — счастье народов». Чуть пониже этих слов виднелись дважды повторенные буквы: «М. Е. П.».

По недогадливости я спросил у Лены, что должно означать это сочетание букв, и она ответила терпеливо, как отвечают несмышленышу: «Малько Елена Петровна».

Ах, Лена, Леночка… Ничего другого не оставалось, кроме как обнять ее, что было, наверное, отнесено на счет лишней стопки.

— Вот тут, значит, и живите, — сказала она, — будьте как дома.